Грач - птица весенняя
Шрифт:
Бауман прикрыл дверь. Он тоже перешел на шепот.
— Помоги выйти… Резолюция победит-ты это запомни. Не может не победить… Выведи меня-тебе это зачтется. В долгу не останемся.
Надзиратель широко раскрыл рот: перехватило дыхание.
— Господь с вами! Никак это невозможно. На особом вы положении. Со мной-то что будет, ежели вы… Четвертуют!
— Уходи со мной. Принеси одежду. Второй сюртук есть? Или другое что… форменное. Вместе выйдем. Жалеть не будешь, я говорю.
— Да я… — задыхаясь по-прежнему, начал надзиратель и вдруг, прислушавшись, метнулся к двери. — Идут!
Он выскочил в коридор. И сейчас же у самой камеры непривычно громко, не по инструкции, зазвучали голоса, Бауман узнал низкий басок начальника тюрьмы. Дверь открылась снова. Начальник улыбался, и улыбка его была совсем как давеча у надзирателя: испуганная и льстивая.
— На выписку, господин Бауман! Пожалуйте в контору, актик подписать: освобождение под залог. И вещички получите. Супруга ждет-с…
Бауман быстро, в охапку, собрал камерные свои вещи. Начальник дожидался почтительно.
— Пошли. Понятые у вас в конторе найдутся?
Начальник распустил недоуменно губы:
— Понятые? Зачем? Я же докладываю…
Бауман усмехнулся всегдашней своей мягкой улыбкой:
— А я подписывать вам никаких «актиков» не буду. У меня правило такое. Останетесь без документа, если понятых не будет.
Заулыбался и начальник, потряс головой:
— Жестокий вы человек, господин Бауман! Что с вами сделаешь? Не задерживать же из-за формальности. Как-нибудь обойдемся.
Надзиратель рысцой забежал вперед, распахнул дверь в контору:
— Пожалуйте!
Надя. Цветы. Надзиратели. И кто-то еще, высокий, в штатском, приветливо протянувший руку. Прокурор…
Бауман прошел мимо руки и крепко обнял жену:
— Здорова? Как отец?
Она ответила, с трудом сдерживая смех:
— Еще дышит. Идем скорее… Отобранные вещи им можно оставить, правда? Не терять время на записи.
— Запишут без нас!
Бауман, смеясь, сгреб в карман лежавшие на столе подтяжки, перочинный ножик, часы…
Прокурор снова выдвинулся вперед:
— Счел долгом лично заехать, во избежание каких-либо недоразумений…
Надя перехватила взгляд мужа. Она сжала ему руку и сказала поспешно:
— Пойдем, Николай!
Надзиратель опять побежал рысцой вперед:
— Я-до ворот… чтобы без задержки.
Бауман скривил губы. Погано стало на сердце от этих засматривающих с собачьей готовностью глаз, вихляющей, подхалимской походки…
Двор. Свет ударил в глаза, закружилась голова от свежего холодного воздуха. Бауман остановился, Надя спросила заботливо:
— Что ты?.. Ты совсем побледнел.
— Ничего, пройдет. Это — от голодовки.
— Ты голодал?!
Вопрос вырвался вскриком. Надзиратель втянул голову в плечи, пригнулся, как виноватый.
От корпуса политических звонкий голос, с окна во втором этаже, окликнул:
— Бауман? Освободили?
Бауман обернулся к окнам. За решетками замелькали лица и руки.
— Счастливо, Грач!..
Бауман взмахнул рукой и крикнул что было силы:
— Вернусь за вами! Скоро! Да здравствует революция!
Надзиратель остановился. Сзади рысцой подбегал второй:
— Господин Бауман, никак невозможно…
Еще раз махнул рукой Бауман и пошел к воротам.
Вслед, от окон, грянула песня…
Глава XXXII
ВОЛЯ
В зале, узком и длинном, двести, а может быть и триста человек. Бауман с Надей остановились на пороге, и тотчас радостный голос окликнул, перебивая говорившего оратора:
— Грач, родной!.. Бауман, товарищи!..
Козуба подходил почти что бегом, охватил руками, поцеловал, жестко покалывая кожу колючим подбородком.
— Я уж думал-сам выпущу! Нет, струсил прокурорчик, не дождался.
Кругом уже толпились другие. Заседание прервалось. Крепко жал руку Ларионов: в прошлом году вместе провели голодовку. И еще, еще знакомые лица…
— Прямо из-за решетки? Домой не заходил? Правильный ты человек.
Бауман, взволнованный, оглядел толпу вокруг себя:
— У вас что тут сейчас? Митинг?
Козуба расхохотался:
— Митинги нынче, брат, по десять тысяч человек. На меньше-рта не раскрываем. А здесь… Жена разве тебе не сказала, куда ведет?.. Здесь только всего-навсего Московский комитет с районными представителями.
Бауман качнул головой невольно. Громче засмеялся Козуба:
— Шагнули, а? Помнишь, как у доктора среди морских свинок заседали? Пятеро-вот тебе и всё Северное бюро, на четверть России организаторы… Было прошло!
Бауман огляделся еще раз:
— И заседаете так вот, открыто?
— А прятаться от кого? Нынче, товарищ дорогой, ни шпиков, ни полиции. Чисто! Ходи по своей воле…
Прозвонил председательский звонок. Козуба сказал гордо:
— Слышал? По всей форме! Иди к столу: мы тебя — в президиум.
— Товарищи! Заседание продолжается. Президиум предлагает кооптировать только что освобожденного из тюрьмы старейшего большевика, товарища Баумана, присутствующего среди нас.
Радостно и гулко бьют ладони. За столом потеснились, очистили место.
— В порядке дня очередным пунктом — распределение работы между членами комитета. — Председатель обернулся к Бауману: — Какую работу возьмешь на себя, товарищ Бауман?
Голова мутна еще от пяти дней голодовки. И нервы-как струны. Перед глазами-ряды, ряды, и всё новые, новые, по-новому пристальные лица.