Много ль схимнику надо?.. Говей не говей, —всё равно не отменишь последнего часа.Потихоньку подкрался Михей-тиховей,подождать отказавшись до третьего спаса.Что-то больно уж много веселья вокруг,что-то больно уж тяжко плывет домовина.Это – Которость, это спускается струг,чтоб по Волге доставить в столицу мордвина.Он сегодня последнюю встретил зарю,и последнюю нынче додумает думу,и всего-то полгода осталось царю,и всего-то полгода еще – Аввакуму.Светел день, но отходную время прочесть:для того и распахнута вечная Книга.Человеку исполнилось семьдесят шесть,и псалом утверждает торжественность мига.А в Москве-то в Кремле растревожился двор,а в Москве-то дрожат по углам доброхоты,а в Москве-то готовится земский собор,и сплошные о воинстве русском заботы.…В Цареграде с султаном торгуется дьяк,бедолага: поди, помирает от страха,а Господь наказал тех султанских бродяг,что свели патриарха в простого монаха.Ну же, Господи, ну, поскорее ударь!Слишком мало в державе осталось святого,и совсем уж становится слаб государь,и
династия вовсе угаснуть готова.Отступает душа в непросветную тьму,и судьбы таковой не бывает мизерней.День почти отошел, и вдали потомув Ярославле уже зазвонили к вечерне.На темнеющий запад плывут облаканад расколотой надвое плоской страною,но не в Лету сегодня впадает река,а напротив, – неспешно впадает в Эвною.Холодеет усталое сердце в груди,и стирается грань между тайным и явным,завершается жизнь, и теперь впередилишь забвенье о мелком, лишь память о главном.
…И августа 16 дня порану достигшимъ имъ монастыря Пресвятыя Богородицы, иже есть ва Толг шесть поприщъ имуще отъ града Ярославля, за полпоприща же монастыря того и тутъ Блаженный повел пристати ко брегу, понеже бо отъ скорби вельми изнемогая, и причастися тутъ святыхъ и Пречистыхъ Тла и Крови Христовы запасныхъ Великаго четвертка Тайнъ отъ руки своего Духовнаго Отца Архимандрита Никиты Кириллова монастыря. <…>
Вечернему убо часу приспвшу, егда же во град начата къ вечернему пнію благовстити, нача Блаженный Никонъ конечн изнемогати и озираюся, яко бы видя нкіихъ пришедшихъ къ нему, такожъ своима рукама лице и власы и браду и одежду со опасеніемъ опрятовати, яко бы въ путь готовился; Архимандритъ же Никита и братія и присланный діякъ видя Блаженнаго конечн дыхающа, начата исходное послдованіе надъ вими пти. Блаженный же возлегъ на уготованномъ одр, давъ благословеніе своимъ ученикамъ, руц къ персемъ пригнувъ, со всякимъ благоговніемъ п въ добромъ исповданіи, благодаря Бога о всемъ, яко во страданіи теченіе свое соверши, съ миромъ успе, душу свою въ рун Богу предаде, Егоже возлюби. Отъ житія сего отъиде въ вчное блаженство въ настояцее лто отъ созданіи мира 7189 (1681 г.) мсяца августа въ 17 день.
Иподиакон Иоанн Шушерин
Несколько слов о реке Эвное – реке памяти. Насколько я знаю, сведений об этой реке в трудах античных авторов, включая Вергилия, до нас не дошло. Однако она появляется у Данте. Не исключено, что Эвною Данте почерпнул из источников, до нас не дошедших. Конечно, возможно, что он ее придумал, но есть косвенные факторы за то, что такая река всё-таки была. Известна склонность человечества к антиподам: если есть река забвения, Лета, то должна быть и река памяти – Эвноя.
Гиви Чрелашвили
Алексей Лодьма Стрелец
Пустозёрск. 1682
Лихо годы летят, как собачьи упряжки,посмотри за воротца, далёко ль отсельнынче безымень бродит того Никиташки,и того, кто умрет через пару недель.Огорчений немного и мыслей негусто,лишь плывет от кострища недавнего дым.Пустозёрское место содеялось пусто,хоть и ясно, что сделалось местом святым.Враг, поди, богомолен, и тоже распятьемосенен, потому-то и чует беду, —это надо же быть под которым проклятьем,чтобы ранее смерти скитаться в аду?Вот и ползает пусть от погоста к погосту,даже летом пускай остается во тьме, —ведь анафему пастырь занес на берёсту,потому как не всем разживешься в тюрьме.Нешто жалко, что нет воздаянья поступку,но бессмертие жизнью оплачено всей,потому как муку и овсяную крупкуиз Мезени возил ты сюда, Алексей.Что за сила сыскалась в тебе, в христолюбе,и такое сознанье святой правоты?Быть бы пятым тебе в полыхающем срубе,если с этим гостинцем попался бы ты.Только верному псу и не надобно порска,он летит и не ведает прочих затей, —а на небе пылает костер Пустозёрска,указуя дорогу к спасенью детей.Нынче сердце стрелою пробито навылет,только горестей дольних незримы следы;сколь ни пыжься Москва, все одно не осилитпо весне зарубившей печорской воды.А вода и сама как придет, так отыдет:у людишек не жизнь, а одна колгота.Это что же за власть, что себя же не видит,и творит из пустыни святые места?Горе горькое радости служит причиной,и, сияя для всех от печорской страны,над землею висит негасимой лучинойпустозёрский пылающий куст купины.
Стрелец Лодьма, как удается выяснить, это тот самый брат Алексей, в доме которого до «казни» 1670 г. встречались по ночам пустозерские узники. Из еще одного документа Новгородского приказа мы узнаем, что имя пустозерского стрельца Лодьмы было Алексей. Благодаря этому проясняется контекст письма дьякона Федора к семье Аввакума, письма, по которому и известно давно о пустозерце Алексее и его доме. Федор благодарит Марковну за «запасец» («крупки овсяные и яшные»), который она прислала с неким Лодьмой ему и протопопу Аввакуму, и продолжает: «Мы з батюшкой ис темницы нощию… вышли к брату Алексею в дом и тут побеседовали… и запасу мне отец половину отделил – крупы и муки». Становится ясно, что Лодьма и брат Алексей – одно лицо и что привезенную крупу с мукой делили в его доме. Несколькими строками ниже дьякон просит Марковну «всякую посылку» для них присылать к Лодьме.
Петр Хмелев. Албазинский острог
Треклятая челюсть. 1690
На стяге третий век парит двуглавый кочет,и в небо не глядит страна,немотствует она и вспоминать не хочетпро темный день Албазина.Торжественный дракон, великий соглядатай,волной тяжелой грохоча,внимательно следит, как бьет маньчжур косатыйроссийского бородача.Одумайся, казак, одумайся, ламоза,ужели супостат еси,серьезная ли ты, подумай сам, угроза,войскам бессмертного Канси?Ужели не поймешь, что очутишься к летурабом маньчжурских образин?Ужели защитить дерзаешь крепость эту,острог убогий, Албазин?С правобережья враг поглядывает хмуро,а ну, казак, давай лытай,притом проваливай не только что с Амура:вали в Россию за Алтай!Здесь ни к чему скрижаль российского закона,китайцы знают испоконисторию о том, как Белого Драконаздесь Черный одолел Дракон.Где сланец, где порфир, где взгорье, где низина, —война за каждый клок земли.Полсотни казаков в Пекин из Албазинас собой маньчжуры увели.И вырваться домой не чая и не смея,не в плен попавши, а впросак,в треклятой челюсти пылающего змеясибирский станет жить казак.Глядишь в минувшее, – да и не вяжешь лыка.В грядущем – не видать ни зги.Теперь женись, казак, теперь из Ханбалыкаи шагу сделать не моги.Пройдет и год, и два, а там и пять, и десять,но оставайся начеку:на родине тебя согласны лишь повесить,притом на первом же суку.…Во тьму уходит даль, речная и лесная,судьба стирает имена,и с запада плывет, былое пеленая,шекспировская тишина.Кончается рассказ, противится натура,но в кратких строчках сберегунепрожитую жизнь на берегу Амураи смерть на том же берегу.
…И ныне я, холоп ваш, будучи в такой треклятой челюсти, молю всещедраго Бога и вашего государевского жалованья я, холоп ваш, к себе, чтоб освобождену быти ис такие мне, холопу вашему, погибели.
Петр Хмелев
История албазинцев и письма Петра Хмелева хорошо известна. Интересно, что один из русских послов на обращение албазинцев с просьбой вывезти их в Россию ответил им примерно следующее: «Вас следовало бы вывезти в Россию для того, чтобы повесить».
Стольник Петр Толстой
Мальта. 1698
Море синее – под, небо синее – над.Здесь такая жара, что не видишь чудес ты.Здесь июля конец, и один лимонатпозволяет не сдохнуть во время сиесты.Гордых рыцарей тут – что в подвале крысят,не исчесть ни одних, ни других среди ночи.До Барбарии тут лиг, поди, пятьдесят,а в Цицилию плыть – так еще и короче.Слишком много российскому пищи уму,и непросто ползти сквозь кипящее лето,полагая, что Малта – названье тому,что на Мальте всегда называлось Валлетта.Нет сомненья, что остров велик лепотой,пусть в Россию охота уже до зареза.Но приказа царя не нарушит Толстойи живет на заезжем дворе «Долорезо».Приглашает великий магистр ко двору,и прием велелепен зело и торжествен,и к обеду зовут, несмотря на жару,а обед и богат и весьма многоествен.В тот собор, где хранятся частицы мощей,без магистра, глядишь, не пустили и близко б,между тем созерцанья предивных вещейудостоил Толстого латинский епископ.Может, хуже – замерзнуть в сибирской тайге,но одобрит ли царь, если будет зажарен,а точнее сказать, – испечен в очагегосударев посланник, российский боярин?Все, кто числят отчизной ту жаркую печь,прилежат католической вере единой.Там у быдла в устах тарабарская речь,а монаси беседуют только латиной.Примечателен крест на мальтийском гербе,и большое на острове том любочестье,и хорош этот край, но не сам себе:поместил его Бог на неправильном месте.Был достоин бы самых великих похвалэтот остров, приют благодати огромной,если б он, не тревожим ничем, почивалпод Калугой, Рязанью, Мологой, Коломной.Удивительна этого града краса,но куда бы утешнее русскому вкусу,чтобы крепости сей водвориться в лесапод Елец, или Брянск, или Старую Руссу.Чтоб на рыцарей дивный сошел угомон,и являл бы тот остров благую картину,а у нас бы росли апельсин и лимон,и чтоб жители Малты забыли латину.Но дорога в грядущее снова темна,но вокруг континента довольно вертеться,и уже за кормою почти не виднастоль приятная сердцу морская фортеца.
Интересная деталь: Петр Андреевич Толстой приходился прапрапрадедом и А. К. Толстому, и Л. Н. Толстому.
Франц Лефорт
Gavotte Macabre. 1699
Второго марта кончился табак,смерть проплясала нечто вроде танца.Судьба в загробный завела кабакупившегося адмирала Франца.Кто виноватым сроду не бывал,тот, в общем, не обязан и молиться.Уж лучше дать веселый карнавал,чем тратить капитал на словолитца.Зачем лечить, коль скоро это тиф?Работал гробовщик куда как споро,под сорок залпов душу отпустивкнязь-папы всепьянейшего собора.Царь, безусловно, дорожил людьми,и боль утраты в нем не умирала.Сынок Анри, тем паче брат Амиотнюдь не заменяли адмирала.Годов неполных сорока шестине думал он, что песенка допета,но был обязан все-таки уйтипод музыку старинного квартета.Соратников не разглядеть в толпе,безличье задевает за живое.К тому же больше никаких суп'e,и смерть такая неприятна вдвое.Зато и болтовни на столько лет,и столько мыслей каждому умишку:кто погребен, а кто как будто нет,и кто украл с его могилы крышку.С тех пор немало водки утекло,но мертвецу во хмель войти непросто,и адмирал гуляет тяжелов ночной тени Введенского погоста;Начала нет и, значит, нет конца,уходит в никуда тропа кривая,и призрак смотрит из окна дворца,скотопрогонный тракт обозревая.
Самый короткий год
Первое сентября. 1699
Господи, Господи! Боже ты мой!Русь поприветствовал новою датойгод семитысячный, двести восьмой(он же шестьсот девяносто девятый).Кто бы представил, помимо царя,чем на великой Руси отзоветсядень разрешенной ухи из угря,день Симеона, день Летопроводца?День для того, чтоб солить огурцы,чтобы под вечер поддать, отдыхая,чтоб никуда не летели скворцы,чтоб нагадалась погода сухая.…Осень, опять начинается год,номер меняйте, а святцы не троньте:завтра – Руфина, а с ней – Феодот,также и сын их – овчинник Мамонтий.Следом Анфим, и еще Феоктист,двое Вавил, а потом Афанасий,тот, что ухой неизменно душистщучьей, лещачьей, судачьей, карасьей.Только все более пусто в лесу,холод под утро все более злобен,вот – листопад, и совсем на носумесяц декабрь, а по-русски – ознобень.Тяжко скрипят ветряки на ветру,чертовы мельницы мелют скелеты.Только плевать государю Петруна древнерусские эти приметы.Хватит по пьяни писать кренделя,царствие лучше возьмем да отметимчем-нибудь, чтоб загудела земля, —круглым числом, то бишь новым столетьем!Месяцы мчатся, друг друга тесня,тысячелетняя бездна разверстаот Симеона, рябинного дня,и до куриного дня Селиверста.Странно, загадочно, вовсе темно,право, такое возможно ли в мире:месяцев быть бы двенадцать должно,а оказалось всего-то четыре.И вопрошает народ неспроста:нешто такое бывало дотоле?Праздновать можно ль рожденье Христа,ежели аспид сидит на престоле?Год на санях проскользил к декабрю,вот, наконец, и озноб, и простуда,и узнавать неохота царючто, и куда, и зачем и откуда.Царь уступать никому не привык,он и к пожару готов, и к потопу,у государя особый салтык —он загоняет Россию в Европу.Хватит шушукаться, русский народ, —перекрестись, поклонись и работай, —да и запомни, что нонече годтысяча, боже ты мой, семисотый.