Град Божий
Шрифт:
Пока Сара читала мне его письмо, я думал, что откровение является не как свет, а как приказ той части человеческого существа, которая спрятана так глубоко, что навсегда остается анонимной для самого человека.
Мне пришла в голову неплохая мысль прогуляться по городу, как это имеет обыкновение делать отец Пэм. Начинаю с Юнион-сквер-парка, вижу на траве таблички с костями и черепом, предупреждающие о крысином яде… поворачиваю на запад, спускаюсь по ступеням, это уже настоящий парк, фермерский рынок со скамьями, уставленными цветами в горшках, кабинетными деревьями, здесь же грузовики с сельхозпродукцией из Нью-Джерси… сверкающий на солнце пестрый ковер груш, яблок, шпината, капусты и моркови… любой овощ с грядки в Манхэттене немедленно собирает толпу… короткие, несентиментальные торги между продавцами и покупателями, напоминающие акты натурального обмена на заре цивилизации… иду на запад по Четырнадцатой, вот место, где продают дешевую одежду, висящую на металлических вешалках, расставленных прямо на тротуаре, на окнах мелом написаны цены, столы с шляпами
На дверях готические буквы: «Театр Святого Тима». Сегодня играют чеховскую «Чайку».
Помню, что сказал как-то по этому поводу Пэм: «Ну что ж, разве в конечном итоге не религия породила драму? Боги уходят, входят обыкновенные греки. Не стоит ущемлять достоинства политеистов культов мистерий, они знали пару трюков, например, умели поставить неплохое шоу: много музыки с траханьем и пьянкой. Но если посмотреть глубже, то нам следует вернуться к Софоклу».
Б., нью-йоркский режиссер, заказывает мне сценарий для своего фильма. За обедом он излагает мне план истории, которую я должен написать; это история «из жизни», его жизни, именно поэтому он придает ей такое значение: пару лет назад он снимал актрису в одном фильме, где по ходу сюжета ее изуродовал один психопат, который поднимался на верхние этажи домов по пожарным лестницам и через окна проникал в квартиры красивых молодых незамужних женщин. Женщин, которые приезжают в большой город, чтобы найти работу и устроить свою жизнь, — печальные, обаятельные девушки, покинувшие маленькие города и оставившие там свое горе — они потеряли друга-солдата, которого убили на войне, или их родители умерли на маленькой ферме, — как бы то ни было, но они оказались в городе. Фильм отдавал должное черно-белому кино сороковых годов и учил тому, насколько темен и негостеприимен наш мир.
И вот эта актриса, гибкая, длинноногая, почти красивая, не слишком сексуальная, с пышными волосами, успешно прошла пробы. Он взял ее в фильм, потому что ей не надо было много платить, она только что снялась в одном из нью-йоркских шоу и была из начинающих. Это были ее первые съемки в кино, и он дал ей роль выжившей жертвы, которая и рассказывает всю историю. По ходу фильма у героини завязываются романтические отношения с полицейским детективом, который расследует дело и навещает ее в больнице, и так далее. Б. снял эту актрису, не имея на нее никаких видов и не руководствуясь никакими практическими соображениями. Он просто почувствовал, что она подходит для роли, и все; он даже не пытался анализировать свое решение. Он вообще ни в коем случае не аналитик. Короче, они сняли сцену: психопат забирается по пожарной лестнице и проникает в ее меблированную комнату через окно, понимаете, это же фильм о прошлом, тогда еще существовали доходные дома, в которых жили бедные девушки… парень подходит к кровати, наклоняется над спящей, она просыпается, кричит от страха, но он не насилует ее, потому что секс этого фильма заключается именно в ужасе как таковом. Маньяк жует ее лицо своими крупными острыми зубами и… в общем, пара дублей, и все, снято, в бюджете был на учете каждый цент. Б. снимает фильм за восемь недель. Потом выяснилось, что критика заметила актрису, хотя и не была в восторге от его фильма; критики попеняли Б. за то, что он даром теряет время.
Актриса возлагает большие надежды на благосклонность критики, теперь она свободна и может отправиться в Нью-Йорк попытать счастья на Бродвее, но агент отговаривает ее от этой идеи, утверждая, что работу можно найти и здесь, в кино, на телевидении… Она остается, встречается то с одним поклонником, то с другим, иногда находит свое имя в колонках светских сплетен, но при этом упускает один шанс за другим, ничего нового не происходит, агент не может устроить ей приличный контракт… и вот однажды вечером она возвращается домой, слегка под хмельком, в свою квартиру в Западном Голливуде, а там ее ждет самый настоящий маньяк. Он валит актрису на пол и откусывает ей нос.
— Я повторяю, это не кино, — говорит мне Б., — это происходит на самом деле! Она кричит, кто-то услышал ее вопль, парня оттаскивают, но бедняжка так и не оправилась от этого потрясения, ее душевное расстройство не прошло, и сейчас она живет в приюте для психически больных с протезом вместо настоящего носа!
Сначала актрису поместили в частную клинику, но потом студия решила, что сделала все, что в ее силах, а адвокат доказал, что студия не может нести ответственность за то, что какой-то недоумок увидел, как актрису кусают в кино, и решил, что такова ее карма. Но все дело в том, восклицает Б., что экспертиза установила, что маньяк не видел того фильма! «Зная то, что я знаю сейчас, — говорит режиссер, — я могу гарантировать, что этот псих точно не видел, фильма! Разве хоть один из этих психов способен высидеть два часа в зале кинотеатра? Каждую неделю я посылаю бедняжке цветы и очень волнуюсь, потому что дело еще не кончено. Дело в том, что тот парень сидит в той же психушке, в мужском отделении, и их разделяет только стена спальни. Мне думается, что он дожидается того момента, когда снова сможет до нее добраться».
Итак, Б. спрашивает меня, какой инстинкт велел ему снять девушку именно в такой роли, — что это, уязвимость, которую он прочел в ее лице, генетическая предрасположенность к такой судьбе, что? Что он увидел в ней, даже не осознав этого — вот что его беспокоит. Когда-то, на заре своей карьеры, он снимал одного актера, который по ходу сценария умирал от сердечного приступа, и он в скором времени действительно умер от сердечного приступа. Еще один актер снимался в вестерне, играя роль кавалерийского офицера, которого проткнул копьем индеец. Через несколько недель этот актер погиб, упав на стальной остроконечный прут ограды, вывалившись в пьяном виде из окна третьего этажа.
— Я должен был это предвидеть, — говорит мне Б. с присущей голливудским деятелям склонностью к самобичеванию. — Я должен был предвидеть судьбу этой несчастной девушки. — Он горестно качает головой и застывает, уставившись на скатерть. — Но как? Какова мера моей моральной ответственности? Что я должен понять и, самое главное, как?
— Итак, если я правильно вас понял, вы хотите сделать кино о человеке, который делает кино, снимая актрису, чья судьба в фильме повторяется в реальной жизни, за исключением того, что ее реальная жизнь — это кино, которое вы делаете с другой актрисой, чтобы показать, как ваши фильмы предсказывают реальную жизнь. Я правильно понял вашу идею?
— Получается очень сокровенная вещь, не правда ли? Поистине оккультная мистерия, словно отснятая у меня в душе. Не могу передать словами это странное ощущение. Это будет самая лучшая картина за всю мою карьеру.
— Да, действительно, в этом что-то есть, но…
— Я сразу обратился к вам. К кому еще я мог обратиться, зная вашу склонность к философии?
— Прошу меня простить, но я не хочу писать этот сценарий.
— Почему?
— Вы хотите подвергнуть опасности еще один нос?
— Хм-м-м. — Б. некоторое время размышляет. — Я понимаю, о чем вы говорите. Не волнуйтесь, я подберу не подходящего для этой роли актера. Пожертвую нужным типажом.
— Вам только кажется, что вы это сделаете, — говорю я ему.
В моей прибрежной деревушке в Саунде уже в конце сентября солнце, невысоко поднявшись над горизонтом, освещает местность золотистыми косыми лучами; ни ветерка, тихо, но эта безмятежность есть лишь намек на то, что кончается осень и скоро придет беспощадная, с иссушающими морозами, зима. Грустное время; канадские гуси начинают не торопясь сбиваться в стаи, но пока нерешительно кружат над землей, изредка прислушиваясь к своим лжепророкам, которые зовут их вернуться в привычные бухточки. Иногда сердобольные люди кормят гусей, и они остаются, а потом погибают от мороза.
Небо над побережьем океана затмевают, словно взметенная бурей пыль, бесчисленные ласточки; это правда, что они, как стрижи, питаются на лету, очищая воздух от легионов насекомых? Ласточки малы, не больше воробья, с белыми грудками, синим оперением, раздвоенным, торчащим назад хвостом и заостренными крылышками. Пространство — вот измерение их жизни, они обитают в нем как птичья галактика, хотя и не могут, как те же стрижи, неделями, месяцами и даже годами носиться по воздуху, не касаясь земли. У ласточек слабость к телефонным проводам, они не могут устоять перед искушением такого длинного и прямого насеста, сначала несколько птичек осторожно касаются провода и показывают пример, словно призывая остальных прервать полет и отдохнуть, и вот они, внезапно, словно по мановению волшебной палочки, очищают небо над покрытой песком дорогой за дюнами и плечом к плечу усаживаются на прогнувшийся под их тяжестью телефонный провод и сидят от столба до столба, подставив грудки океанскому ветру, который треплет перышки на их головах, эти маленькие бестии знают толк в жизни, сейчас они присутствуют на каком-то небесном концерте, звуки которого слышны только им.