Град огненный
Шрифт:
Возможно, Пол подошел слишком близко к запретной кромке. И перешагнул ее, ища покоя измученной душе.
— Нет, — говорит Расс, и в его голосе слышится категоричность. — Это слишком простой выход.
Я лишь усмехаюсь снисходительно: что и требуется доказать. Комендант — не преторианец.
Он разливает по стаканам бесцветную, остро пахнущую жидкость. Из закуски — только горсть конфет.
— Помянем Пола!
И опрокидывает содержимое своего стакана в глотку.
Я пью тоже. Морщусь. Местная водка довольно крепкая, но совсем не то, что мы привыкли распивать в
— Я звонил в морг, — приглушенным голосом говорит Расс. — Ты знал, что его уже похоронили?
Жар, возникший в горле, опускается вниз и достает теперь до сердца. И оно вспыхивает и начинает биться тревожнее и быстрее обычного.
"У вас внутри огонь", — вспоминаю слова доктора с непроизносимым именем.
Я неосознанным жестом прижимаю кулак к груди. Качаю головой, без слов отвечая на вопрос Расса.
Не знал. Откуда?
— Да, — продолжает комендант. — Сказали, не было нужды сообщать. Родных у Пола нет. Имущества тоже. Думаешь, он бы покончил с собой, зная, что его зароют, как дворнягу?
— Мертвым все равно, — равнодушно отзываюсь я.
И смотрю в угол комнаты. Там, у изголовья кровати, ворочается и вздыхает тьма. Чем она гуще — тем легче спрятаться обитающим во тьме чудовищам. В темном углу слышится легкий шорох — просто мыши скребутся в поисках крошек. Но брать у Расса нечего: его комната — всего лишь обустроенный подвал, в котором раньше хранили дворницкие принадлежности и всякий ненужный хлам. А теперь половину помещения занимает железная кровать, другую половину — стол. И всю комнатушку можно преодолеть в два шага. Не хочу сказать, что в Ульях мы были избалованы комфортом — офицерские кельи всегда отличались крайним аскетизмом. Не говоря уже о солдатских казармах. Но все-таки я считаю, что в новой жизни комендант приграничья заслуживает лучших условий, чем прозябание в подвале.
— Я хотел бы осмотреть квартиру Пола, — говорю я.
Некоторое время Расс думает, жует конфету. Лоб собирается в морщины — признак напряженной мыслительной работы.
— Я знаком с вахтером из его дома, — наконец произносит он. — Дед не злой. К нашим хорошо относится. А за бутылку другом станет. Проверено.
Расс ухмыляется, и я ухмыляюсь тоже — в этом мире деньги не только шуршат, но и булькают. Думаю: сколько спирта могу унести из лаборатории Тория? Решаю, что полштофа смогу.
Спрашиваю:
— Когда его можно застать?
— А всегда! — отвечает Расс. — Он так на вахте и живет. Его дети из квартиры выгнали. Так он и устроился, пока домоуправша разрешает.
— Почему выгнали? — удивляюсь я. — Им жить негде?
Расс фыркает и смотрит так, словно я сказал величайшую чушь.
— Как же! Деньги им нужны. Квартиру можно задорого продать. И хорошо, что выселили, а не убили.
Сначала его слова озадачивают меня, и я просто стараюсь забыть об этом. И только много позже приходит понимание: оказывается, убить можно не только из мести или ради удовольствия. Мотив может быть и корыстным.
Это
Пол жил не многим лучше Расса, разве что имел собственную ванную. Но мысль об убийстве из корысти отчего-то не дает мне покоя. Я чувствую, что здесь есть некая зацепка. И я решаю обязательно обдумать ее — когда буду трезвее.
Расс тем временем снова разливает водку по стаканам.
— За здоровье! — комментирует он и осушает махом.
Я следую его примеру. Когда пьешь — не слишком думаешь о еде. Кроме того, напряжение последних дней спадает, и пустота, стерегущая на краю сознания, исчезает ненадолго.
— Знаешь, что сказал Пол, когда мы виделись последний раз? — спрашивает Расс и отвечает себе сам:
— Что Переход — лучшее, что с ним случилось за всю жизнь. Да, не все идет гладко. Но у нас появилась возможность. Возможность выбора. Возможность самим распоряжаться судьбой.
— Возможность жить в подвале и работать дворником, — подхватываю я.
Дразнить медведя в его же берлоге — не лучшая затея. Но Расс не понимает моего сарказма. Он хлопает ладонью по столу и говорит:
— Пусть! — приподнимается с места, вытягивается во весь внушительный рост и скандирует — старательно, с выражением, на которое только способен васпа:
— Пусть за окошком гнилая сырость! Я не жалею и я не печален! Мне до того эта жизнь полюбилась, так полюбилась, как будто в начале!
Мне хочется смеяться. Комендант приграничного Улья, прилежно декламирующий стихи, — зрелище само по себе забавное. Но я не смеюсь. Знаю, сколько было приложено усилий, чтобы сломать барьер замкнутости, чтобы научиться открыто выражать свои мысли. Не боясь, что за это тебя поволокут на дыбу или до краев нашпигуют ядом.
— Я верю, скоро все изменится к лучшему, — продолжает Расс, глядя на меня сверху вниз, будто бросая вызов. — Надо только подождать. Перемены уже происходят. Слышал про "Открытые двери"?
Еще бы. Этот благотворительный фонд сразу взял под свое крыло заботу о беженцах и вынужденных переселенцах с Севера. Иронично, но васпы также попали под эту категорию. Еще более иронично, что основатель фонда — женщина.
— Миллер, — вспоминаю режущую слух фамилию.
— Хлоя, — благоговейно поправляет Расс.
Он садится на место, мечтательно подпирает кулаком небритую щеку:
— Помнишь рядового Свена? Долговязого пацана из четвертого Улья? Он как раз служил под командованием Пола.
— Я должен знать всех рядовых в лицо? — сухо отвечаю я.
— А Хлоя знает! — ухмыляется Расс.
Это явная шпилька в мой адрес. Маленькая месть за мой предыдущий сарказм. И пока я хмурюсь и перевариваю сказанное, комендант продолжает, как ни в чем не бывало:
— Так вот, Свен обратился к ней за помощью. Пацан молодой. Ему учиться надо. А Хлоя запросила результаты его диагностической карты, подготовила это… как его? Ходатайство! — Расс выплевывает непривычное слово, как ругательство. — И таки выбила ему место в техникуме! Представляешь?