Град огненный
Шрифт:
Я не знаю, что ответить ему и опускаю взгляд.
— Сделаем так, — говорит тогда доктор. — Я больше не стану утомлять вас разговорами, и тем более расспросами. Когда вы будете готовы — вы сами скажете мне об этом. Хорошо? Но только — я подчеркиваю! — когда захотите сами.
Я усмехаюсь, спрашиваю, не поднимая головы:
— А если я никогда не захочу?
— О! — пылко произносит он. — Вы захотите, — и добавляет. — Ведь будь иначе — вы бы не появились здесь, не так ли? Вы и ваши товарищи. И говоря "здесь" — я имею в виду не только
Молчу. Не знаю, что на это сказать. Сердце бьется тревожно и быстро, и я не могу его контролировать. И это пугает меня.
— Друг мой, я знаю таких, как вы, — говорит доктор. — У вас внутри огонь. Вы научились прятать его очень глубоко, но поверьте мне — я умею разглядеть пылающие души. И вы не успокоитесь, пока не завершите начатое. Я прав?
Ежусь. От его слов что-то поднимается во мне — я еще не могу подобрать этому чувству название. Но мне не нравится оно — у него горький привкус. Я долго думаю прежде, чем подобрать ответ. И он кажется мне довольно глупым, но пока это единственное, что я могу сказать ему.
— Так что вы будете делать теперь? — спрашиваю я.
— Ждать, — просто отвечает мне доктор. — И разговаривать о разных вещах. О погоде. О сладостях. О музыке. О несносных соседях. О натирающих ноги туфлях. Да мало ли найдется тем? А пока, — он снова подвигает мне хрустальную вазочку, — все же попробуйте мороженое. Ей богу, если вы не захотите — мне придется его выкинуть. А жалко.
Он вздыхает и протягивает мне еще и ложку. Я машинально ее беру и смотрю, как скользнувший из-под штор солнечный зайчик играет на ее полированной грани.
Возможно, это испытание не окажется таким уж невыносимым.
И с чего я паниковал?
Доктор не вскрыл меня ни ножом, ни словом. Вместо этого он бросил мне вызов. Его искренний интерес ко мне — не интерес экспериментатора, а интерес дуэлянта. А когда я пасовал перед схваткой?
К тому же, встреча с психотерапевтом наводит меня на мысль, что у Пола тоже был свой куратор. Возможно, он мог бы пролить свет на некоторые вопросы. И одно время я обдумываю, нельзя ли использовать в своих целях доктора с непроизносимым именем.
Соблазн очень велик.
Но какой бы удачной не казалась мысль о встрече с терапевтом Пола, я вскоре отбрасываю ее, как невозможную. У докторов есть свой кодекс и одним из пунктов в нем значится — обязательство неразглашения информации. Возможно, он и смог бы рассказать что-то полицейскому. Но не штатному лаборанту. Тем более — не васпе.
Значит, этот вариант отпадает.
Тогда что еще? Может, Пол тоже вел дневник?
Эта мысль кажется мне куда более здравой. Нужно поговорить с Рассом — и постараться попасть в оцепленную квартиру.
5 апреля, суббота
До Перехода я не общался с Рассом — его Улей не был подведомственен мне. Пересекаясь на заданиях, мы
Кошмары о смерти Королевы преследуют меня не реже, чем кошмары об убийствах.
Я был слишком слаб, чтобы участвовать в первых сражениях с людьми, когда Ульи подвергались точечной бомбардировке, а васпы гибли сотнями, пытаясь защитить свою богиню, свою мать (как все мы тогда считали).
Зато я помню боль, похожую на взрыв фугасной бомбы в голове…
Это пожар, опаливший внутренности и оставивший тлеть не разумное существо — головешку. Помню вой: он вспорол меня изнутри, будто разделочным ножом. Помню: меня рвало кровью и желчью. А она звала меня, звала, звала… Этому зову нельзя противиться, его нельзя забыть. Инстинкт вел меня туда, где в муках корчилась Королева, опаленная огнем, отравленная ядом. И я полз по снегу, обдирая пальцы о заледеневший наст. Но был слишком далеко от нее.
Иронично, но именно тот факт, что я находился на краю смерти, спас меня от смерти как таковой.
Будь я рядом с Королевой — я бы погиб в числе первых.
— Ты ведь понимаешь, — сказал мне потом Торий, — это только инстинкты.
Я понимаю.
Понимаю, что она не была нам ни богом, ни матерью. Возможно — лишь таким же экспериментом, как и я сам. Я отдаю себе отчет, что наша тоска по ней — это тоска по прошлому. Это зависимость. Привычка, от которой отказаться трудно, но необходимо.
Но я также понимаю, что со смертью Королевы умерла часть меня.
Это все равно, как лишиться руки или ноги. Или глаза. Какое-то время не испытываешь ничего, кроме боли. Потом — приходит нежелание мириться с утратой. Потом тебя мучают боли фантомные. Потом по привычке пытаешься воспользоваться отсутствующим органом — но ощущаешь только пустоту.
Королева была больше, чем рука или глаз. Она была тем, что соединяет рой, и люди быстро догадались, как обезоружить монстра: они препарировали нам мозг.
И теперь часть мозга мертва. Нервные окончания еще посылают импульсы, но они уходят в пустоту. И пустота не отвечает. И это пугает куда больше, чем все воспоминания о пытках, о страхе и смерти — обо всем, от чего мы ушли и к чему не собираемся возвращаться снова. Но пустота коварна. Она может ждать очень долго, так долго, пока не потеряешь бдительность. Пока не кончатся таблетки — белые, и голубые, и красные. Пока тоска не станет такой мучительной, а тьма такой беспросветной, что устаешь бороться и сдаешься. И поворачиваешься к пустоте лицом, и заглядываешь в бездонные провалы ее глаз. Тогда она заглядывает в твои…