Град огненный
Шрифт:
— Прости, что заставил тебя ждать, — улыбается Торий и кладет трубку на рычаги. — Заботы семейные…
Я понимающе киваю, хотя о чем он говорит — представляю чисто теоретически. Семьи у меня не было никогда. И, вероятно, не будет.
— Что-то не видел тебя сегодня в столовой, — продолжает Торий. — Все в порядке?
Я киваю и поясняю:
— Много работы. Хочу закончить пораньше. Ты позволишь?
— Да, конечно, — соглашается он. — Это как-то связано с сегодняшним звонком?
— Уже весь институт в курсе? — вопросом
Торий смеется.
— Ну, Марта говорила, что тебе звонила какая-то женщина с приятным голосом, а ты краснел, бледнел и вообще выглядел совершенно растерянным. О! Дай ей волю — она за глаза тебя и женит, и разведет!
Я не люблю сплетен, но, тем не менее, усмехаюсь тоже. Общество Тория — единственное, где я могу быть хоть немного откровенным. И это кажется немного странным, учитывая, что еще три года назад мы ненавидели друг друга до зубовного скрежета. Он меня — с первой встречи, за то, что я убил его товарищей, подчинил его своей воле и использовал, как марионетку, что избил до полусмерти и едва не изнасиловал его будущую жену. Я его — за то, что провалил мой план по переустройству мира, что проводил надо мной опыты и едва не убил под конец.
В этом мире все шиворот навыворот, и хорошая дружба проистекает из хорошей вражды.
— Звонили из миграционной службы, — говорю я.
И лицо Тория сразу серьезнеет.
— Дело ведь не в этом погибшем? Не в Поле? — предполагает он.
— Во мне, — отвечаю. — Мне поменяли куратора.
Торий приподнимает брови, отчего на его лице появляется то самое дурацкое выражение, которое я называю про себя "я очень удивлен!" или "я очень обеспокоен!".
— С чего бы вдруг? Ты что, пропустил плановое обследование?
Я киваю.
— А ты же ходил две недели назад? — начинает вспоминать Торий. — И раньше… помню, ты отпрашивался у меня в феврале, когда все работали сверхурочно, а ты сказал…
— Не ходил, — жестко обрываю я.
Мы смотрим друг на друга. Я — исподлобья. Он — озадаченно. Потом его брови начинают хмуриться, губы сжимаются в ниточку, и я понимаю, что сейчас мне не поздоровится. И думаю, что на крики обязательно слетятся все сплетники института. Но Торий, как ни странно, не повышает голос.
— Ты врал, — как-то чересчур тихо и устало произносит он.
Нет смысла отпираться, и я коротко киваю снова. В такие моменты мне кажется, что он сожалеет. О том, что взял на себя ответственность за меня и других, подобных мне. За то, что я такой упертый баран и сколько со мной ни возись — все толку не будет.
— Скотина ты неблагодарная, вот ты кто, — подтверждает он мои мысли.
— Скотина, — со вздохом каюсь и опускаю взгляд.
— Манипулятор хренов.
— Угу, — я теперь готов провалиться сквозь землю, но все же спрашиваю его:
— Ты можешь что-нибудь сделать?
— И редкий наглец в придачу, — заканчивает он, подводя черту под всеми моими грехами.
Я соглашаюсь со всем. Но
"В противном случае, мы будем вынуждены поместить вас в стационар на повторную реабилитацию".
У меня просто нет времени играть сейчас в раскаяние. Это понимает и Торий.
— Кого тебе назначили? — спрашивает он.
Оказывается, имя психотерапевта совершенно вылетело у меня из головы.
— Что-то длинное, — говорю я. — Не могу вспомнить точно.
— Тогда тебе ничего не остается, как идти, — отвечает Торий, и я слышу в его голосе злорадство. — Я твой поручитель, а не психиатр.
— У тебя есть знакомые медики, — возражаю я.
Для галочки мне бы подошел любой. Но сейчас Торий непреклонен.
— Сходи хотя бы раз, а там посмотрим. Если честно, я давно жду случая, чтобы потравить всех тараканов в твоей голове.
Определенно, мир в сговоре против меня.
Я поднимаюсь со стула. Взгляд снова падает на вазу с конфетами и на какую-то долю секунды кабинет Тория смазывается и плывет. Тело ведет в сторону, и я хватаюсь за стол, чтобы сохранить равновесие.
Торий приподнимается со своего места.
— Все в порядке?
— Да.
Предметы обретают четкость, только в ушах все еще стоит противный звон.
— Уверен?
Я киваю снова — просто потому, что не хочу нагружать его еще большими проблемами. Еда — это такие пустяки. По сравнению со смертью Пола или необходимостью посещать психотерапевта.
— Ты вообще обедал сегодня? — задает Торий тот вопрос, который, я надеялся, не задаст никогда.
После выяснения отношений лишняя ложь не сыграет мне на руку, поэтому отвечаю расплывчато:
— Я работал.
— А завтракал? — не сдается он.
Пожимаю плечами — этот жест можно расценить, как угодно. Стараюсь не глядеть на Тория — теперь о его взгляд можно обжечься.
— Когда ты ел сегодня в последний раз? — допытывается он.
— В последний раз я ел вчера, — послушно отвечаю я.
Возникает опасение, что ваза с конфетами сейчас полетит в мою голову. Но Торий просто произносит:
— Ты идиот?
И кладет на стол десятку — ровно столько, сколько я передал накануне в благотворительный фонд.
— Шагом марш в столовую! — велит он мне. — И без глупостей, понял?
— Так точно, — по старой военной привычке отзываюсь я.
Забираю деньги и выхожу из кабинета. И только потом вспоминаю, что снова забыл поблагодарить.
На табличке написано:
"Доктор Вениамин Поплавский, психотерапевт".
Перечитываю и раз, и другой. Чертыхаюсь.
В Даре не приняты длинные имена. В Ульях мы почти не общались между собой. Понадобилась уйма времени, чтобы научиться разговаривать хоть сколь-нибудь развернутыми фразами. Поэтому имя и должность доктора кажутся мне небесной карой за все мои прегрешения.