Град Петра
Шрифт:
— Чуть-чуть, — прибавил Доменико.
Меншиков отвернулся, ткнул кучера в спину, — погоняй!
«Губернатор, — напишет Доменико, — хочет упражняться со мной во французском. Боюсь, я вложу в его княжеские уста диалект Пьемонта. Он тянется к высшему свету, а я, увы, не принадлежу к нему. Роняет меня в его глазах и то, что я не в состоянии бражничать с ним и не умею бить подчинённых. В характере губернатора сочетаются тщеславие и товарищеская простота. Он деятелен, распорядителен, и преданность его царю безгранична. Хвала Мадонне, он был со мной, когда наши сани заскользили по морю...»
Местами
«Но не бойтесь за меня, лёд поразительно прочен».
Остров Котлин — длинная, одетая ельником гряда — безлюден, мрачен. Где-то на берегу гнездо артиллерии, казармы. Ловко врезаны в заросли, неприметны и вблизи. На подступе к суше — снежный бугор, к нему от шляха наезженная колея — неизвестно зачем. Свернули. Нет, не ветром — людьми воздвигнут белый вал. Обозначился проем, из него, путаясь ногами в длинных тулупах, выбежали часовые.
Теперь белая преграда — со всех сторон. Снежная крепость, словно для забавы... Но нет, на плацу, чисто выметенном, защищённом от ветра н от любопытства посторонних, — штабели брёвен и досок. И срубы, бревенчатые срубы, плотно сдвинутые. Их ещё немного...
Вернее — ряжи. Но всё равно срубы. Основа здешнего деревянного зодчества, любого строения. Будь то изба, усадьба боярина, цепь кремлёвских приказов или дворец в Преображенском — филигранный русский барок. Здесь же, на льду, над отмелью, эти ящики, слезящиеся смолой, имеют новое, наверно небывалое назначение. Насыпанные на одну треть камнями, комками мёрзлой земли, соединённые железными скобами, они весной продавят лёд, опустятся на дно. Это фундамент форта и площадка для строителей. Они начнут работу, не дожидаясь таяния...
А если взбунтуется море? Представилось: лёд взломало, толстые ледяные плиты встают дыбом, таранят... и люди бессильны... Правда, царь сам мерил глубину. А фундамент? Достаточно ли крепок и высок? Доменико зажмурил глаза — так явственны льдины, ломающие надстройку. Даже треск послышался... Но то кучер возится с упряжкой, поправляет что-то. Губернатор вылез из саней, запахивает епанчу.
— Але, метр! Променад.
Метра коробит от шутливого тона: льды всё ещё громят форт. Куда делось спокойствие, внушённое в Москве цифирью, чертежами?
А губернатор пуще расстроил:
— Ламбер нашу затею в пух разнёс. Катастроф, понятно? Генерал Ламбер... Говорит, утонем. Скажу критик государю.
Протянул руку Доменико, помог выбраться. Попытался ободрить:
— Критик он горазд кричать. Не пропадём... Тут мелко.
Беспечно постучал каблуком. Синеватая прогалина голого льда притягивала взгляд. Надо привыкнуть... Ступая с невольной опаской, Доменико подошёл к срубам. Размеры он помнил наизусть. Вынул из кармана епанчи ленту с делениями. Погрешности не нашёл. Всё же в этот первый день на льду уверенность не возвратилась.
Что же предлагает Ламбер? Что он имеет против? Ведь проекта не читал. Понаслышке, значит...
Вечером Меншиков повёз архитектора к себе ужинать. Послал солдата за Ламбером — тот отказался, сославшись на нездоровье.
Светлейший устроился с комфортом. Пружинящие
— Француз обиделся, — услышал Доменико. — к нам что? У нас царский указ.
«Этот Ламбер строил здешнюю цитадель. Проект её не оригинален, и царь, весьма сведущий в фортификации, исправлял его. Теперь маркиз занят мелкими доделками в цитадели. Он рассчитывал на большее в Петербурге и мнит себя первоклассным архитектором, хотя он в действительности военный инженер, кстати, отличившийся при взятии шведских крепостей. Авантюра — так он называет свою службу здесь — ему, по-видимому, надоела, и он сильно пристрастился к водке».
Встречу с ним губернатор наконец устроил. Маркиз пришёл одетый небрежно, парик его свалялся, воротник камзола несвеж. Плохо вымытыми пальцами брал хлеб, пил много, громко говорил о своих походах под начальством Вобана. Разговора, которого Доменико ждал, не получилось: маркиз ускользал. Дескать, меня не посвятили в эту затею, у Котлина. Только странно: неужели мало батарей на острове, чтобы перекрыть фарватер огнём?
— Мало, мон шер, — сказал Меншиков.
Доменико промолчал. Он чувствовал себя виноватым перед Ламбером. Нелепо, конечно... Но побороть неловкость не мог.
А тот, пьянея, вдруг выкрикнул, опрокинув бутылку:
— Слава Ламбер, слава фамилья Ламбер на поле баталья!
И поглядел на швейцарца победоносно.
Следующее письмо в Астано Доменико написал на Котлине:
«Остров был до войны необитаем, и на нём множество дичи. У нас в изобилии мясо кабанов и лосей. Я часто нахожусь на замерзшем море и уже привык к этому».
Лишь иногда кажется, что ледяная толща не выдерживает, потрескивает под растущей тяжестью. Ряжи подвозят, фундамент ширится. В феврале плотники выложили на нём платформу из толстых досок. До исхода месяца начали сооружать первый круг форта... Работали ночами, вместе со всеми бодрствовал и Доменико. Приучил себя отсыпаться днём.
Через две ночи на третью мчится из города губернатор, с ходу распекает кого-то или балагурит. Сыплет вперёд свою бойкую скороговорку. От архитектора требует отчёт точный: сколько ушло дерева, что в запасе, не было ли побегов, ослушанья, драк, хорошо ли люди накормлены? В отсутствие Меншикова Доменико полный хозяин над сотней работающих. Набраны они из полков, за порядком следят офицеры, но и самому хватает дел — сверить осуществляемое с чертежами, блюсти качество, а то и взять топор, линейку, растолковать.
Что принесёт весна? В снегу — продушины оттепелей. Вот они, знаки судьбы! Сдаётся, лезвия наточенные, грозящие ему, крадущиеся змеи. Окна в морскую безвестность, куда боязно заглянуть. Стоит дать волю воображению — накатывает ужас. Как поведёт себя этот искусственный остров? Нет ли ошибки в расчётах? Да и можно ли всё предусмотреть? Небывалая, сумасшедшая дерзость...
А проталины ширились. Некоторые ряжи осели, две скобы сломались — их заменили. Губернатор чаще карал тростью, но и балагурил звонче — весёлость наигранная, но помогала. Все вопрошали море: победу сулит оно или поражение, позор.