Град Петра
Шрифт:
У Майделя созрел свой план. Он переждёт, получит подкрепление и воевать будет сам, независимо от моряков. Если адмирал провалится, тем лучше...
Между тем канонада над заливом возобновилась. Корабли, насколько хватало глубины, приблизились к Котлину, но били вслепую. — Иоанновская батарея на лесистом мысу острова шведами не просматривалась, молчала. Линейный корабль спускал лодки с матросами, с пехотинцами Майделя. В адмиральской каюте, на столе, уже был готов рапорт: остров Котлин одним броском захвачен, царские люди поголовно уничтожены. Форт Кроншлот, оставшийся
Тишина на острове обманула Депру. Рапорт был отправлен до исхода боя, достиг Стокгольма, затем попал в анналы Адлерфельда, а оттуда, много лет спустя, в печатное издание его подобострастных «Походов Карла XII», Проверить камергер не потрудился, на северном фронте войны он не бывал, так как состоял при короле безотлучно.
Батарея на Котлине удержалась, выстоял и полк Толбухина, расположенный умело, в засаде. Десант был отбит. Депру отошёл и более в грозную узкость тем летом не толкался: надлежало чинить продырявленные борта.
«Ни одна бомба в Кроншлот не попала, — написал, ликуя, Брюс, — понеже та крепость малая, а шведские бомбардирные корабли стояли на дальнем расстоянии».
Долетели бы бомбы — причинили бы пожар, смертельно опасный для деревянного строения.
Впрочем, судьба Петербурга решится на суше, на материке, — так считал Пётр, а в согласии с ним и комендант. Отогнав Майделя, Брюс не дозволил себе покоя, русские дозоры следили за каждым движением противника. Шведы за Сестрой, они сломали все мосты за собой, корпус, приняв новобранцев, возрос, довооружился.
Окрылённый неудачей флота, Майдель ободрился. У него теперь другой план, русские будут застигнуты врасплох. В начале августа, стремительным маршем шведы обогнули город и засели в развалинах Ниеншанца.
«Противнику доставили сорок телег с разным припасом, — доносили Брюсу. — Сколачивают плоты, намерены перейти Охту».
Комендант не спешил, созывал войска, расположился напротив, на левой стороне речки. И тут Майдель удивил несказанно — прислал парламентёра. То был рыжий детина — гренадер, и сопровождали его, по обычаю, барабанщик и два солдата. Брюс не сдержал усмешки, читая длиннейшее, сотканное из политесов послание, — суть, обряженная ими, ясна заранее.
«Генерал-поручик над пехотою Георг Яган Майдель, барон и господин, со вручённым мне войском пришёл именем его величества короля в провинциях его лежащию крепостью Санкт-Петербург от господина коменданта добродетельно желати, дабы всякого страху, иже от того произойти может, убегнуть...»
Предлагают сдаться. Чего тут больше, самонадеянности или отчаяния? Может, прознали, что Петербург отдал часть пушек и солдат Шереметеву...
Гренадер, подбоченясь, крутил ус, барабанщик, передохнув, затрещал оглушительно.
— Сожалею, — сказал Брюс, угомонив его жестом. — Досточтимый генерал напрасно счёл меня способным на измену.
Ответить надлежало и письменно, с соблюдением всех приличий. Комендант не ударил лицом в грязь.
«Зело мне дивно, что господин генерал-поручик предлагает, иже от моего всемилостивейшего государя
В Петербурге семь полков, готовых к отпору, пять с половиной тысяч бойцов. Но исход дела определила артиллерия. Для пушкарей позиция противника была открытой, навесный огонь накрывал её метко, кучно. Тяжёлые снаряды и бомбы разносили остатки строений, лишали шведов укрытия. Кураж Майделя иссяк. 9 августа гнездо противника опустело, генерал исполнил совет Брюса, отбыл восвояси.
Тем и завершился и сухопутный натиск шведов. До следующего года Петербургу быть в покое.
Осмотрев траншеи, брошенные неприятелем, камни и балки Ниеншанца, перемешанные обстрелом, Брюс, чуждый хвастовства, написал царю скромно, что шведам «не без урона». Для выражения торжества слов не находил. Радовался бы ещё больше, если бы знал, что в этот же самый день Пётр вступил в Нарву.
Дерпт покорился ещё в июне — «огненный пир» удался. Теперь Нарва, где «бог оскорбил», Нарва, которую царь прозвал нарывом — застарелым, надсадно ноющим... Наконец-то добыт реванш!
— Нарыв прорвало, — объявил царь друзьям.
Целый месяц сопротивлялась многобашенная цитадель — и держалась бы дольше, если бы не сноровка пушкарей. Изо дня в день ядро за ядром впивалось в стену, пробивая брешь.
Отныне ещё твёрже встала Россия при море, на невских, облюбованных Петром островах.
«Простите меня и поймите: как ни горька мне разлука с вами, я вынужден возобновить контракт с царём. Он нуждается во мне, доверил мне многое, и оставить его в эту трудную пору я по совести не могу. Даже на короткое время, увы, не вырваться! Не беспокойтесь за меня! Война далеко, меня атакуют лишь комары, которые плодятся здесь неимоверно».
Доменико щадил родных, — война ломилась в Петербург. В то утро, когда Майдель пытался взойти на Городовой остров, архитектонский начальник был на передней линии, услышал жужжание шведских пуль. После боя не сомкнул глаз: враг, того гляди, нагрянет снова. Откуда? Где более всего потребны работные люди? Но всё это Доменико откроет семье когда-нибудь потом, в Астано, а письма его говорят о трудах мирных, повседневных. Доканчивает то, что не довёл до конца Ламбер, — здания в крепости Петра и Павла, для разных нужд.
«Дома эти имели вид ужасный, так как генерал Ламбер выкрасил их в чёрный цвет. Я вызвал маляров, дабы замазать гнетущее душу свидетельство дурного настроения моего предшественника. Имитация кирпича, угодная царю, не получилась, краска оказалась плохой, и стены вскорости сделались пятнистыми. Таково и моё жилище. Оно ничем не отличается от других офицерских изб, теснящихся внутри крепости. Справа кордегардия, слева пекарня, издающая приятный аромат свежего хлеба. Однажды, в бытность свою здесь, царь посетил её».