Град Ярославль
Шрифт:
Только к середине октября мор начал затихать, и некоторые недужные люди стали поправляться. Когда же подсчитали жертвы, то выявилось, что погибла значительная часть населения.
К 15 мая моровая язва в Ярославле стала принимать угрожающие размеры. Умерших не успевали хоронить, из ополчения стали отъезжать десятки служилых людей.
Дмитрий Михайлович еще загодя отдал приказ выйти ратным людям из посадских изб и стать на берегах Волги и Которосли, но черная смерть пришла и в новые станы.
Ратники заволновались, и если бы не Дмитрий Пожарский, который денно и нощно мотался по полкам, ополчение бы изрядно поредело, а этого Пожарский допустить не мог. Изрядно помогли ему Минин
Тяжко приходилось и заставам. Они не только не пропускали в Ярославль новые отряды ратников, прибывших из городов, но и норовили преградить путь служилым людям, бегущим из чумного Ярославля. Среди них могли оказаться люди, подверженные моровой язве, но Дмитрий Михайлович не мог отдать приказа, подобного Ивану Грозному, когда всех людей без разбору, пытавшихся пройти через заставы, бросали в костер. Но и отпускать по домам служилых людей не хотелось.
Выход нашел Минин.
— Служилые уходят, не получив жалованья. У страха глаза велики. Надо оповестить заставы о том, чтобы они сказывали: тот, кто вернется в Ярославль, жалованье получит немедля и сполна, но каждый вернувшийся служилый обязан простоять у заставы до тех пор, пока черная смерть в Ярославле не минует.
— Но ежели все-таки по своим городам разбредутся?
— В Тверь, Владимир, Белоозеро? Без денег и всякой надежды на сытое житье? Нет, Дмитрий Михайлыч. Служилый человек жалованьем кормится. Он даже в ближние города не пустится.
— Разумно.
И Минин, и Пожарский хорошо ведали, что поместье давалось только во временное пользование и только за службу, и ежели служба прекращалась, то поместье возвращалось сразу в казну. Оно не отбиралось только от старых и не способных к службе служилых людей, которые продолжали пользоваться поместьем, как вознаграждением за прежнюю службу. Старшим сыновьям, когда они подрастали, давали особые земельные участки, они верстались в отвод от отца, а младший — припускался в поместье к отцу и получал его по наследству. Если после смерти служилого человека оставалась вдова или незамужние дочери, то из поместья выделялось часть на прожиток в личное владение до смерти, второго замужества вдовы или дочерей.
Особая статья — жалованье. Более знатные люди получали жалованье неизменно, пока занимали какую-нибудь должность. Бояре, окольничие и думные люди получали двести рублей оклада в год, стольник — сто рублей, стряпчий — восемьдесят, дворяне московские, городовые и дьяки от пятидесяти до восьмидесяти рублей. Чем больше служилый человек получал жалованье, тем более ему давали и земли в поместье. Обыкновенно на один рубль жалованья предназначалось пять четей поместной земли.
Нет, никак не могли потерять свои поместья служилые люди, покинув Ярославль, тем более Минин уже закрепил за ними владения и назначил каждому жалованье. Не могли, несмотря на угрозу чумы.
В самом же городе моровая язва продолжала лютовать. И тогда владыка Кирилл учинил крестный ход, дабы избавиться от нечистой силы, что напустила на людей черную смерть. И всколыхнулись поутру церковные хоругви, поднялись чудотворные иконы Толгской Богоматери и Спаса Нерукотворного.
Дмитрий Пожарский и Кузьма Минин шли в первых рядах шествия, которое началось от соборного храма и двинулось вокруг крепостных стен. Тяжело и мерно гудели
Первушка оказался подле Надея Светешникова; глядя в его насупленное, сосредоточенное лицо, произнес:
— Крестный ход да иконы чудотворные, может, и принесут спасение, но не худо бы церковь-обыденку срубить.
— Обыденку? — Надей остановился. — А что? Именно тот редкостный случай, когда надо отвести гибельную напасть. Обыденку, Первушка!
Надея услышали, и вскоре понеслось всколыхнувшее всех слово по многотысячной толпе. «Мудрый был обычай, ибо сыстари велось не рассеиваться поодиночке и не отчаиваться в беде, тем паче не предаваться безумствам и пьяным разгулам, не множить грехов, а искать да обретать спасение в соборном святом деле, едином подвижничестве, слитии помыслов и хотений. Вместо страха — твердость, вместо покорливости — воля, вместо обреченности — надежда. И словно перед кровавой смертной сечей, люди облачались в чистую одежду».
И едва свершился крестный ход, как Первушка с плотничьей артелью кинулся в лес. Сюда пришли десятки добровольных пособников с топорами, без всякого понукания прибыли подводы под лесины. Ходко, сноровисто валили красную сосну, обрубали сучья, ошкуривали дерева, ибо храм-обыденку, согласно обычаю, надо было возвести и освятить в один день до захода солнца. А поднимался Спас Обыденный на самом людном месте, на площади у торга. Вот где довелось показать свое искусство Первушке Тимофееву! Вот где ликовало его сердце, когда храм под его началом поднимался в голубую поднебесную высь венец за венцом, когда готовился тес для полов и кровли, когда выстругивались лемеха для главки, и мастерился крест. «На чистом месте вставал чистый храм, вставал общим радением и совестью. Будет он оберегом от злых сил, от мора и всякой иной пагубы, а перво-наперво духовной заступой, ибо, коль спасен дух, спасена и плоть. Изначальная чистота храма породит чистоту вокруг, сообщит ее всему и всем. И отступит напасть, отступит недуг перед мощью духовного сродства — единения, кое врачует лучше чудодейственных трав». Главку с крестом сумели водрузить до вечерней зари. Соборный протопоп Илья приступил к обряду освящения. А Первушка Тимофеев, облаченный в белую домотканую рубаху, просветленный и восторженный, стоял в сторонке и, забыв обо всем на свете, любовался храмом.
Глава 9
ПУШЕЧНЫЙ ДВОР
После возведения Спаса Обыденного черная смерть пошла на убыль, а еще через три дня и вовсе перестала губить людей. Оказалась она не такой уж и продолжительной и губительной, как на Москве, побушевав всего три недели.
Прихожане и ратники повалили в храмы, благодаря за спасение Господа.
К началу июля Пожарскому удалось собрать в Ярославле тридцатитысячное войско — в десять раз больше, чем в Нижнем Новгороде.
Основу войска составляли десять тысяч служилых людей, три тысячи казаков и тысяча стрельцов. Это была внушительная сила, готовая всей своей громадой выступить на Москву. Теперь уже рать, собранную в Ярославе, по праву стали называть не нижегородским, а ярославским ополчением. В него влились не только русские, но и мордва, татары, башкиры, черемисы…, захваченные одним неистребимым порывом остановить Смуту и изгнать из Московского царства иноземцев. Ополчение было многонациональным.
Одно не утешало набольшего воеводу: малый пушкарский наряд. Если доведется осаждать мощные стены Москвы, то небольшим числом пушек их не осилишь, а посему еще в апреле Дмитрий Михайлович озабоченно сказал ярославскому воеводе Морозову: