Град Ярославль
Шрифт:
— Не худо бы и нам, Василий Петрович, как на Москве, заиметь свой Пушечный двор.
Морозов, в накинутой поверх алой рубахи темно-зеленой однорядке, подбитой лисьим мехом, посмотрел на Пожарского немигающим сочувственным взглядом.
— Гляжу я на тебя, Дмитрий Михайлыч, и диву даюсь. Ужель не устал от всяких новин? Когда отдых себе дашь?
— А вот как Москву возьмем, уеду в свое родовое гнездо Мугреево и с перин не слезу.
— Ох, сомневаюсь, князь, — добродушно рассмеялся Морозов. — Натура твоя непоседлива… Ну, какой тебе Пушечный двор? Тут тебе не
— Есть и среди ополчения литцы и котельники, что пришли в Ярославль из Нижнего Новгорода. Устюжане да вологодцы. Они в Нижнем пять пушек отлили, три полевых и две осадных. Неплохие пушки, на смотре опробовал. Ныне сюда привезли. Да еще четыре пушки из Ростова доставили, те, что ляхи бросили, когда город оставили. Но сей наряд зело мал, чтобы на Москву идти.
— Добрые колокольники и котельники и у нас найдутся. Но столкуются ли отливать пушки устюжане и вологодцы? Да и где колокола сыскать? Не с колоколен же скидывать, пастырей озлив.
Морозов забросал Пожарского вопросами, на которые Дмитрий Михайлович обстоятельно ответил:
— С литейными мастерами я уже толковал. С превеликой охотой возьмутся, ибо стосковались по своей огненной работе, да и деньгами не будут обижены. Колокола, разумеется, со звонниц скидывать не будем. Попы и впрямь шум поднимут, да и народ возмутится, юродивые веригами загремят. Но выход есть. Ляхи в Ярославле, да и в уезде сожгли немало монастырей и храмов. Рухнувшие колокола не остались на пепелищах, их монахи Спасского монастыря на свой двор свезли. Архимандрит Феофил долго упирался, но пришлось ему на одну четь денежное обложение скостить. Сладились. Так что есть из чего пушки отливать.
— А где двор ставить и как бережение от огня соблюсти?
Далеко не праздный вопрос задал Василий Морозов. Ярославль — один из крупнейших городов Руси, до отказа заполненный деревянными строениями, много раз, страдавший от пожаров. «Бережением от огня» занималась Съезжая изба. Работы объезжим людям и всякого рода дозорщикам, особенно в летний период, когда топили поварни и мыльни, хватало через край.
Непростой вопрос подкинул Пожарскому воевода Морозов. Пушечный двор может занять в Ярославле довольно обширное место и к нему будет приковано особое внимание огнеборцев Съезжей избы.
— Надо потолковать с объезжими головами.
— Этим дозорщикам литейная изба, как бельмо на глазу. Надумаешься уломать.
«Уламывали» вкупе с Кузьмой Мининым; дело могло принять затяжной оборот, пока в разговор не вмешался Анисим Васильев:
— Коль в городе места не нашлось, можно поставить двор на Которосли, недалече от Коровницкой слободы.
Место без всяких придирок одобрила и Съезжая изба.
И вновь нашлась спешная работа для разросшейся плотничьей артели Первушки Тимофеева. А литцы, колокольники и котельники принялись мастерить литейные ямы и плавильные печи.
Потребовалось немало работных людей: землекопов, лесорубов, возчиков для перевозки колоколов.
Несмотря на чрезмерную занятость, Дмитрий Михайлович почти каждый день заглядывал к литцам.
— Уж вы порадейте, мастера. Дело зело важное и спешное. Без пушек нам ворога не осилить.
— Знамо дело, — степенно отвечал старый пушкарь Яков Дубинка. — От зари до зари трудимся, но поспешать нам никак неможно. Пушку отливать — не орехи щелкать. Пушка оплоха не прощает.
— Да ведаю, ведаю, Яков Петрович, суетиться не надо, но и мешкать у нас времени нет.
— Уж как заладится, воевода. Ты уж прости.
Яков Дубинка слыл известнейшим пушкарем московского Пушечного двора, что стоял на улице Неглинки и выходил на Рождественку. Более тридцати лет проработал Дубинка на Пушечном дворе, обучив своему мастерству многих учеников, и создал целую школу литейного дела. Это он отлил такое замечательное орудие, как пушка «Троил», весившая четыреста два пуда.
Царь Иван Грозный наградил знаменитого пушкаря шубой со своих царских плеч и увеличил жалованье вдвое. Когда на Москве заявились ляхи, Яков Дубинка не захотел им служить и ушел в Устюжну, которая славилась колокольными и котельными мастерами, а когда Кузьма Минин позвал из Устюжны литейных мастеров, то они пришли в Нижний во главе с Дубинкой.
На сей раз плотничья артель Первушки не валила красную кондовую сосну: в том не было надобности, ибо временный Пушечный двор не требовал основательного сооружения. Князь Пожарский сказал, что через месяц-другой ополчение должно выйти из Ярославля, а посему для литейного двора возводилось легкое строение с высокой кровлей, обшитой снизу легкой жестью, дабы искры, исходящие из печей, не подожгли потолочное покрытие. Можно бы кровлю и не ладить, если бы не дожди, перепадавшие почти каждую неделю.
Когда выдавалась свободная минута, Первушка непременно подходил к литцам и с неуемным любопытством наблюдал за их работой. Тяжкое это было дело! От литейных ям исходила нестерпимая жара и едкий дым расплавленного металла. Привлекали внимание громадные клинчатые мехи, которые при нажиме на верхнюю пластину издавали такой пронзительный свист, что уши закладывало.
— Посильней Соловья-Разбойника. Откуда такой свист?
— А ты приглядись, паря. Зришь в пластине отверстия? Они изготовлены для того, дабы через них воздух вырывался. От того и свист.
— Дозволь за мехи встать, Яков Петрович.
— Аль не настучался топором? Встань, но тут немалая силушка нужна.
Мехи приводились в движение руками работных людей и особым вращающимся колесом. Первушка надолго припадал к мехам, пока его не останавливал Дубинка.
— Буде, паря. Пуп надорвешь.
Мастер, приглядевшись к любознательному древоделу, как-то изронил:
— А ты, детинушка, умеешь не только топором тюкать. Видел, как ты Спаса Обыденного ставил. Чую, душа у тебя ко многим ремеслам тянется.