Граф Феникс. Калиостро
Шрифт:
Приятное весеннее утро бодрило и веселило идущих по Невской перспективе. Свежий ветерок тянул со взморья и перебирал листы старых берез и лип, в два ряда росших вдоль длиннейшей столичной улицы.
Человек, не возбуждавший, как уже сказано, ничьего внимания, шел под деревьями мерным, торжественным и неспешным шагом. Среднего роста, он был необыкновенно широк и дюж в плечах, и вообще его можно было назвать квадратным – и большая голова на бычьей, короткой и толстой, шее, и грудь, и спина – все у него казалось квадратным. Поярковая черная шляпа с тремя загнутыми краями на манер пирога расстегая не имела никаких украшений, кроме небольшой розетки из лент зеленого и красного цвета. Локоны сырцового парика были упрятаны сзади в черный кошелек. С плеч спускался черный же длинный женевский плащ. Под ним виден был синий, грубого сукна, поношенный бастрак – род куртки, запрятанной в короткие
Как сказано, шел человек медленно, выступая важно, причем обращал лицо свое к небу, навстречу утренним лучам весеннего солнца и опираясь на короткую трость с агатовым набалдашником. Повернутое к солнцу лицо незнакомца можно было хорошо разглядеть. Оливковый отлив бритых щек и губ и большие темные глаза обличали в нем южанина, а весь облик – иностранца, вернее всего, итальянца. Лоб его был широк, с сильно развитыми надбровными шишками. Черные брови выгибались двумя правильными дугами. Вообще верхняя часть лица его была красива и благородного склада. А нос – приплюснутый, как у готтентота [21] , с широкими круглыми ноздрями. Небольшой рот сложен сердечком и окружен складками жирных щек и двойного подбородка, соединявшегося с шеей отложениями жира. Нижняя часть лица поэтому имела крайне незначительное и даже пошлое выражение. Когда большие темные глаза иностранец обращал к небу и солнцу, то созерцательная мечтательность делала его взгляд мягким. Но едва опускал взор к предметам земного горизонта, зрачки его расширялись, как у кошки, и глаза принимали подозрительное и скаредное выражение.
21
Нос – приплюснутый, как у готтентота… – Готтентоты – одна из африканских народностей.
Незнакомец дошел наконец до Владимирской, где помещался Обжорный ряд, посещаемый преимущественно простым людом. Тут сидели у лотков бабы, предлагая пироги с печенкой, луком, перцем, жареную рыбу, вареное мясо; стояли обмотанные тряпьем медные бадьи со сбитнем, и лихие сбитенщики зазывали виршами неприхотливых потребителей горячего, пенистого, пахнущего мятой и полынью народного напитка; из горшков, прикрытых собственными телесами дебелых торговок, можно было получить в поливанную плошку суточных щей с приложением ковриги решетного хлеба [22] , угощались и ситником с патокой. Трудовой народ, чернорабочие, со следами их профессии на платье, дворовые, крепостные ремесленники на оброке и разный затрапезный и шляющийся люд густо толпился в Обжорном и подкреплялся на две копейки медью ранним завтраком, согревая желудки перед началом дневного труда или безделья.
22
С приложением ковриги решетного хлеба. – Решетный хлеб в противоположность ситному выпекался из муки, просеянной через крупное решето, а не через частое сито.
Свернув с перспективы, незнакомец смешался с простонародной толпой столь естественно, как бы он сам принадлежал к ней. Видимо, он был бы своим в любой толпе европейского города, будь то матросы приморского порта или каменщики, или другой рабочий люд. Он раздвигал стоявших ловкими, привычными движениями дюжих плеч, не возбуждая у окружающих ни удивления, ни внимания к своей особе. Скоро он очутился у лотка с масляными, пахучими пирогами. На грубом своеобразном французском языке, дополняя речь быстрыми, одушевленными жестами тонких белых пальцев, незнакомец отлично изъяснял бабе-пирожнице, столь же замасляной, как и ее товар, что ему требуется, и был понят, видимо, совершенно удовлетворительно. Баба подала ему огромный пирог и плеснула из горшка в плошку горячих щей. Присев на тумбу, мужчина принялся с видимым удовольствием насыщаться неприхотливой снедью.
Насытившись, он вытер рот и засаленные пальцы тонким дорогим платком, заплатил что требовалось, предложив торговке взять монету из горсти медных, протянутых ей на ладони, и затем спокойно выбрался из толпы и двинулся дальше
Сей род невольничьего рынка посреди столицы поразил бы не привыкшего к ужасающим злоупотреблениям крепостного права странными и часто трагическими картинами. Тут важные управляющие выбирали из толпы подходящих людей на черные работы, а так же и выискивали искусных ремесленников, музыкантов, живописцев, танцоров; покупали девушек, осматривая их с истинно восточной бесцеремонностью: степной помещик искал годных в актрисы для заводимого им в подражание важным барам домашнего театра, а может быть, и для своего гарема; старая барыня в сопровождении ливрейного лакея выбирала мастериц-рукодельниц, кружевниц и белошвеек; проигравшийся щеголь явился с заспанным малым – отпущенным с ним из дому провинциальным слугой и, поставив его в ряд, делал вид, что пришел совсем не для продажи человека, – и это показывало, что в обществе начинало распространяться понимание гнусности рабовладения. Но большинство продавало и покупало совершенно спокойно, с обычным при всякой продаже одушевлением, торгуясь, расхваливая или пороча товар, уступая и набавляя, как будто речь шла не о живых человеческих душах. Да это и были лишь «ревизские души».
Душераздирающие сцены происходили, когда разлучали супругов или мать с ее детьми или продавали старуху-бабушку отдельно от внучат…
Незнакомец, казалось, с негодованием наблюдал за происходившим, прохаживаясь по площадке между оживленными группами покупающих и продающих живой товар. Вдруг громкое французское восклицание раздалось за его спиной:
– Господин маркиз! Господин маркиз Пеллегрини! Вас ли я вижу?
Названный маркизом незнакомец живо обернулся. Перед ним стоял одетый в ливрейный кафтан с большими гербовыми пуговицами, но при шпаге, с пышным жабо и манжетами, в пышном парике с плюмажем невысокий, тощий и носатый человек с двумя крупными бородавками на лбу и на щеке. Он радостно улыбался и потирал руки.
– Сиер Бабю? Вот счастливая встреча! – сказал маркиз, широким жестом протягивая руку господину в кафтане.
Тот вложил в нее свою, и несколько мгновений они стояли, обмениваясь рукопожатиями и многозначительно улыбаясь.
– Давно ли вы пожаловали в Петербург, господин маркиз? – спросил наконец Бабю.
– Не слишком давно, – уклончиво отвечал Пеллегрини.
– Не слишком! Ха! Но слишком много воды утекло с тех пор, как мы встречались с вами в Париже! – оживленно говорил Бабю. – Колесо фортуны несколько раз оборачивалось для меня то верхом, то низом, и вот я очутился в этой странной столице просвещения и варварства.
– И что же, вы хорошо устроились здесь, сиер Бабю?
– Не могу пожаловаться. Я имею весьма почетное положение и выгодное место.
– А именно?
– Я состою главным кондитером при поварнях господина Бецкого [23] . Это один из первейших вельмож Петербурга и лицо, приближенное к императрице, – важно объяснил Бабю.
– Знаю, – кивнул маркиз. – Очень рад, что вы нашли применение своим кулинарным талантам и знаниям. Но помните, в Париже, когда я встретился с вами, иные намерения вас увлекали, любезный мой Бабю. Вы искали возможности приблизиться к источнику любомудрия и стать в ряды благотворителей человечества, работая на преображение мира по планам высшего художества.
23
Бецкой (Бецкий) Иван Иванович (1704–1795) – государственный и общественный деятель. В 1764–1794 гг. – президент Академии художеств. В 1763 г. был инициатором школьной реформы.
– Да, да! Я все это помню, господин маркиз, и былые стремления не угасли у меня в груди. О, если б вы знали, как меня тяготит необходимость быть слугой! Но вы знаете, что у меня престарелые родители, братья и сестры. Я добрый сын, добрый отец, добрый муж, добрый друг и добрый гражданин, господин маркиз. И вот я принужден был направиться в варварскую Россию, где многие соотечественники, как я знал, нажились возле расточительных вельмож. Отложив в сторону любомудрие и благотворение, я занялся кондитерским искусством.