Граф Феникс. Калиостро
Шрифт:
– Впрочем, честное ремесло не может мешать великому делу любомудрия, – сказал успокоительно Пеллегрини. – Тем более что я слышал о Бецком как о вельможе просвещенном.
– Да, это почтенный старец. Он творец всех благотворительных учреждений для девиц, для кадетов, Академии художеств, Воспитательного дома. Но, конечно, скромный кондитер Бабю не может привлечь внимания сего вельможи: он не подозревает о высоких стремлениях того, кто готовит к его столу торты, кремы, сооружает сахарные и карамельные замки и воздвигает храмы из желе и мусса!.. Впрочем, здесь много соотечественников среди прислуги богатых домов, и мы составляем свой клуб, где отдыхаем за поучительными беседами и невинными увеселениями. Многие из нас деятельно служат музам. Но сами вы, господин маркиз? Если позволите спросить, с какой целью пожаловали в Петербург?
Пеллегрини с важностью взял кондитера под руку и заговорил внушительно:
– Милейший мой сиер Бабю! Вы знаете, что лишь высшие цели благотворения человечеству руководят мной. Взор служителей истины и добродетели, строителей великого храма свободы, равенства и братства обращен на сию несчастную страну, где сгустел мрак невежества, где дикое самовластие опирает стопы о тлетворное рабство. От сих-то неизвестных благотворителей прибыл я сюда с высокими полномочиями, чрезвычайными силами, наставлениями, рекомендациями, чтобы потрясти царство застоя, внести сияние света во тьму, пролить елей на раны страждущих, объединить людей доброй воли, сокрушить или хотя бы ослабить цепи, лежащие на рабах, и преподать самой властительнице порабощенных миллионов великие истины! Взгляните, сиер Бабю, – продолжал он воодушевленно, – взгляните вокруг себя! Здесь, не стесняясь, идет торг людьми. Спокойно продают и покупают живые души человеческие! Взор мерзится сим скаредным и преступным зрелищем! И это совершается в столице могущественнейшей монархии, которую прославляют философы века, прельщенные ее золотом и лестью. Пусть бы пожаловал сюда господин Вольтер, который расточал передо мной столько похвал русской государыне во время моей беседы с ним перед отъездом в пределы Севера!
– Вы совершенно правы, господин маркиз, в своем человеколюбивом негодовании, – сказал кондитер. – Но все же я посоветовал бы быть осторожнее в речах. Вас могут подслушать и донести, – опасливо озираясь, предостерег он.
– Но кто же понимает здесь французский язык? – возразил маркиз.
– Кто? Да вот хотя бы этот бледный молодой лакей! – указал Бабю на стоявшего в двух шагах бедно одетого юношу. – По выражению его лица я заключаю, что он вас слышал и понял.
– Пусть! То, что я сказал, повторю везде. Заметьте, сиер Бабю, что меня охраняет некое тайное преосенение. Земные власти и враги мне не страшны. Имею врагов ужаснейших иного мира. С ними борьба труднее. Но и против тех я вооружен, ибо я есмь человек. Ничье происхождение не превышает сего происхождения. Я древнее всякого существа в натуре. Ибо я – человек! Я существовал прежде рождения всякого семени, однако явился в мир после всех них. Но тем я был выше всех сих существ, что им надлежало рождаться от отца и матери, а человек не имел матери. Сверх того человек всегда должен был сражаться, дабы прекратить беспорядок и привести все к единице, а их дело – повиноваться человеку. Но как сражения, к которым обязан он был, могли ему быть только опасны, для сего был он покрыт бронею непроницаемой и сверх того вооружен копием, составленным из четырех металлов. Сие копие имело свойство жечь, как огонь, и одним разом ударяло в два места. Но человек прельстился и пал! Тогда, лишася позорно всех своих прав, низвержен был в страну отцов и матерей, где с того времени и находится, сетуя и сокрушаясь о том, что видит себя смешанным с прочими существами натуры. В сем плачевном состоянии потерял он копие, и самая броня исчезла от него. Однако отец его, наказывая таким образом, не хотел лишить его всей надежды и совершенно предать его ярости врагов; тронут будучи раскаянием и стыдом его, обещал возвратить ему прежнее состояние, если только употребит к тому тщание, и броню и копие потерянные. Сего-то несравненного оружия исканием человеки должны заниматься! Искатель не утомится, найдет его. Указан ему путь земной к месту хранения и дверь в хранилище! Стучащему – отворят! Ищущий – найдет!
Произнося все эти непонятные слова с необычайным одушевлением и важной напыщенностью, Пеллегрини обращал взоры свои к небу, а при последних фразах несколько раз топнул ногой о землю.
Сиер Бабю слушал его с величайшим вниманием и благоговением, хотя едва ли понимал хоть слово.
– Все суть гиероглифы [24] ! – как бы самому себе, в изъяснение произнес кондитер, когда маркиз наконец умолк.
Бедно одетый юноша, обративший на себя их внимание, между тем, очевидно, вслушивался в речь Пеллегрини, который затем вдруг повернулся к нему и, шагнув, положил руку на плечо юноши, устремив пронзительный взор прямо в лицо смутившегося парня.
24
Гиероглифы – древнеегипетские, преимущественно священные письмена.
В Итальянских улицах
– Молодой человек, вы понимаете по-французски? – спросил затем маркиз.
– Понимаю, – смущенно отвечал юноша тоже по-французски.
– И слышали многое из сказанного мной? – продолжал допрос маркиз.
– Я имею уши, чтобы слушать, и глаза, чтобы видеть, – пожимая плечами, отвечал юноша. – И ваша милость изволили изъясняться так громко, как будто находятся среди глухих.
– Эге, вы, я вижу, острый слуга! Мне такого и надо. Ведь вы пришли сюда наниматься в услужение?
– И в этом ваша милость не ошиблись. Я вольный человек и даже польский шляхтич. Обучался наукам. Но бедность и необходимость помогать больной сестре моей заставляет меня искать должность слуги.
– Очень хорошо. А я именно с этой же целью явился на сей невольничий рынок: чтобы нанять расторопного молодого человека, который мог бы выполнять разнообразные поручения. Судьба посылает мне вас, любезный Казимир. Ведь, не правда ли, вас зовут Казимиром?
– Совершенно верно. Но как ваша милость узнали мое имя? – изумился молодой человек.
– Э, любезнейший, я могу прочесть нечто большее, если вы позволите мне коснуться вашей головы. – И, говоря это, маркиз быстро сунул руку под поношенную шляпу Казимира и мгновенно ощупал весь его череп. – О, я читаю, как в открытой книге! Вы большой честолюбец, любезный Казимир! Ого, вы даже мечтали о духовной карьере… потом о светской… Погодите! Что это? Вы хотели быть кардиналом и папой… О, еще выше! Вы метили даже на польский престол… Krol Poniatowski – kiep zaski Boskiey [25] . Чем он лучше вас? Природный шляхтич на крыльях золотой свободы может вознестись до высочайших степеней…
25
Король Понятовский – Божьей милостью дурак! (польск.)
– Боже мой, как ваша милость догадались? – смущенно пробормотал Казимир. Это были сокровеннейшие думы несчастливца, утешавшегося фантазиями в горькой действительности.
– Вы много бедствовали… Покушались даже покончить с собой… Писали стихи… Ага! Безнадежная любовь к недоступной аристократке…
– Кто вы? – выворачивая голову из-под быстрых пальцев Пеллегрини, со страхом вскричал Казимир. – Ваша милость – пророк?!
– Я показал вам ничтожнейшее из моих искусств, любезнейший, – с важностью сказал Пеллегрини. – Кто я – вы скоро узнаете. Я беру вас к себе в услужение. О цене мы сговоримся. Вы не будете обижены. Покамест вот вам задаток, – опуская руку в карман и затем протягивая ее Казимиру, говорил маркиз.
Казимир протянул руку и ощутил на ладони три новеньких блестящих червонца. Казимир стал ловить руку маркиза, намереваясь поцеловать ее, но тот отдернул.
– За ничтожную щепотку блестящего металла вы хотите, Казимир, поцеловать мне руку! Что бы вы сделали, если б я открыл вам дверь всех месторождений металлов драгоценных? Научил бы спускаться на дно голубых вод, где образуются совершеннейшие перлы?! Но довольно о сем. Отныне вы приобрели господина, а я приобрел слугу.
– Падам до ног паньских! – вскричал Казимир. – Вы найдете во мне вернейшего исполнителя всех ваших распоряжений.
– Посмотрим. Пока же расстанемся. А в понедельник утром приходите в Итальянские улицы. Отыщите дом придворного костюмера синьора Горгонзолло, а в нем спросите квартиру графини ди Санта-Кроче. Запомните хорошенько. А теперь прощайте.
Маркиз в сопровождении сиера Бабю отошел, провожаемый низкими поклонами нанятого им слуги.
Некоторое время они безмолвно пробирались среди торгующихся групп, наемников и рабов. Выйдя на набережную Канавы, маркиз стал прощаться с кондитером.
– Очень рад, мой достопочтеннейший сиер Бабю, что встретил вас, – произнес он приветливо.