Граф Феникс. Калиостро
Шрифт:
– Здесь много свидетелей, – холодно отвечал Гвальдо, – что я лечу и бедных, и богатых совершенно безвозмездно. Земные сокровища для меня сор и паутина. Если бы я пожелал, неиссякаемые реки золота пролились бы на меня! Кроме того, имею я обыкновение являться к вельможам мира сего только по личному их зову. Итак, если княгиня Голицына и ее светлейший дядя желают, чтобы я пользовал их болящего ребенка, пусть супруг княгини пожалует ко мне лично и пригласит меня. А засим прощайте, господин камердинер. Не имею времени для дальнейшей беседы с вами!
Говоря это, Гвальдо вошел в ворота своего дома.
Тщетно толстяк взывал к нему из кабриолета:
– Господин
Но Гвальдо не отозвался, он ушел во двор, и пациенты толпой повалили за ним.
Камердинер Потемкина произнес несколько испанских ругательств, ударил бичом коней и покатил прочь от дома дерзкого врача.
Графиня ди Санта-Кроче
Едва полковник Фридрих Гвальдо вступил во двор своего дома, как его окружили пациенты, прося о помощи и торопясь рассказать о своих недугах, кажется, на всех языках Европы, так как тут были лица разных национальностей пестрого населения Северной Пальмиры. Полковник, однако, на немецком языке изъяснил, что в этот день приема у него не будет, так как в настоящий момент небесная констелляция, сиречь положение звезд, не благоприятствует врачеванию. Ответ сей понимавшими по-немецки был переведен остальным и выслушан с величайшим благоговением.
Врач вежливо поклонился и поспешно скрылся на одной из лестниц, выходивших в узкий, сырой, колодцеобразный и достаточно зловонный двор итальянского дома. Лестница, по которой подымался Гвальдо, была тоже темна и смрадна, с узкими, выщербленными каменными ступенями, со сводами, мрачными нишами, толстым столбом, вокруг которого следовало карабкаться наверх. Держаться можно было только за веревку, продетую в кольца, закрепленные в стене, и заменявшую перила. Поднявшись на третий этаж, выше которого был только чердак, господин Гвальдо толкнул ногой дверь и вступил в небольшую переднюю. Из внутренних покоев донеслись к нему звон струн и прекрасный женский голос, певший итальянский романс:
Тихий ветерок,Пролетая около прекрасной,Скажи ей, что ты – вздох,Но не говори – чей…Пиччикато [31] ритурнели последовало за первым куплетом романса. И тут господин Гвальдо довольно приятным и отработанным баритоном запел второй куплет:
Прозрачный ручеек,Если ты встретишься с нею,Скажи ей, что ты – слезы,Но не журчи о том, кто их льет…С последними словами куплета господин Гвальдо распахнул дверь и, сияя улыбкой, вступил в обширную комнату, роскошно убранную коврами, гобеленами, мягкой мебелью, с большим окном, выходившим на крыши соседних строений. Оно было открыто, и через него обильно лился солнечный свет и врывалось свежее дыхание весеннего ветра. На подоконнике стояло множество горшков с цветущими розами. Ароматные, цветущие деревца в кадках стояли и в разных местах покоя.
31
Пиччикато (пиццикато, ит.) – извлечение звуков
На диване полулежала женщина в легком кружевном домашнем наряде, распахнутом на груди. Она была не первой молодости, но поразительной красоты. Черные кудри рассыпались на ее классической головке, покоившейся на подушках, налитые плечи и грудь, лебединая шея – все казалось взятым у античной нимфы. Пристальное исследование при столь ярком утреннем свете обнаружило бы немало изъянов во внешности красавицы: взор больших черных глаз ее был явно утомлен жизнью, полнота членов начинала переходить пределы совершенства. Но, вероятно, вечером она еще могла поражать мужчин своей яркой итальянской красотой.
В руках женщины была гитара, струны ее перебирали прелестные тонкие пальцы. Одна ножка свешивалась с дивана, раздвинув легкие одежды, и открывалась до колена. Золотая туфелька с красным каблучком упала на ковер, и можно было любоваться изяществом ее маленькой ступни.
Войдя в покой к сей прелестнице, Гвальдо направился прямо к дивану и хотел привлечь к себе женщину, но та резко отстранилась от него, и лицо ее выразило гневное неудовольствие.
– К чему эти нежности, Джузеппе? – спросила она насмешливым тоном по-итальянски. – К чему это пение? Ни к вашему брюху, ни к докторской профессии не идут такие ухватки.
– Будьте снисходительны, дорогая Лоренца, – возразил ей тоже по-итальянски доктор, названный теперь именем Джузеппе, впрочем, совершенно равнодушно отходя от дивана и садясь в кресло. – Ваше пение пробудило во мне воспоминание былых, счастливых, дней.
– Вместо воспоминаний я просила бы вас, Джузеппе, заняться делом. Я не понимаю, чего мы здесь дожидаемся уже третий месяц. Вы заставляете меня проводить дни в скучном затворничестве. Если бы не мои соотечественницы, которые оказались в этом доме, и не общение с ними, я, право, умерла бы со скуки.
– А именно соотечественницы для вас и опасны, дорогая Лоренца, – наставительно заметил Джузеппе. – Они могут собрать сведения о вашем прошлом и распустить про нас невыгодные слухи.
– Итак, вы хотите, чтобы я даже лица человеческого не видела? – с досадой вскричала Лоренца.
– Вы видите меня, значит, нельзя сказать этого, – смиренно возразил Джузеппе.
Красавица с явным неудовольствием отвернулась от него. Последовало краткое молчание. Потом вдруг Лоренца засмеялась, обнажая жемчужные зубы, и захлопала в ладоши.
– Ах, знаете ли, Джузеппе, с кем я вчера познакомилась?
– С кем же?
– С карлицей певицы Габриэлли, что живет в доме напротив вместе с еще одной артисткой, Давией. Это певицы придворной оперы. Карлица чрезвычайно умная и забавная особа. Она знает весь Петербург, рассказала мне много интересного о покровителе Давии, сеньоре Безбородко [32] . Это знатный и богатый человек! Карлица уверяла, что при моей наружности и голосе я могла бы обворожить всех петербуржцев. Она сулит мне огромный успех. А между тем по вашей прихоти я теряю даром время, скучая в этой противной комнате, как пленница!
32
Безбородко Александр Андреевич (1747–1799) – государственный деятель, дипломат, с 1797 г. – канцлер и светлейший князь.