Графиня Козель
Шрифт:
Мейер приехал из Гамбурга в 1700 году в начале царствования Августа II и, убедившись, что при постоянном денежном голоде, дела у него пойдут здесь неплохо, поселился в Дрездене и открыл первую меняльную и банкирскую контору. Король предоставил Мейеру под нее дом, называвшийся ранее Старой Почтой, а потом Юденгаузом. Мейер превратил его во дворец, разбил сад, на втором этаже устроил несколько роскошных зал, где давал время от времени для своих клиентов балы и маскарады. Мейер уже тогда походил на банкиров нынешнего типа, подражал французской моде, жил на широкую ногу; говорили, что, несмотря на непривлекательную внешность, в жизни его было немало
Его товарищ Леман Берендт был человеком иного склада. Родом из Польши, он сохранил все типичные черты тамошних евреев. Энергичный, но скромный и тихий, в делах осторожный, он не отрекался ни от своего происхождения, ни от веры и вовсе не старался втереться в светское общество, слишком хорошо зная, какой дорогой ценой приходится платить за признание.
Графиня Козель не раз посылала к нему Заклику с поручениями. Леман и сам бывал у нее, когда того требовали их
обоюдные интересы.
Ведя денажные дела, Леман имел возможность поближе узнать своих клиентов. Он сразу оценил благородный характер графини и относился к ней с глубоким доверием и уважением. Родные его жили когда-то в Краковском воеводстве, там провел он молодые годы, и теперь вспоминал, пошучивая, тамошний язык. Заклика тоже знал и любил эти места, и это часто служило предметом их долгих разговоров за рюмкой вина. Так они сошлись и сдружились. Заклика знал, что Леман уже после опалы графини Козель неоднократно доказывал ей свое уважение и преданность. В отличие от Иоанаса. который был верноподданным короля, приспешником всех по очереди влиятельных министров, который преклонялся перед придворными и всячески восхвалял их, нисколько не смущаясь разнузданностью двора, Берендт, наживаясь на этих людях, в душе питал к ним презрение и отвращение. Легкомыслие и распутство, узаконенные и ставшие привычными, претили ему.
Леман, конечно, не высказывал вслух этих своих мыслей, но по лицу его видно было, что он думает о придворных. Обдирать их доставляло ему удовольствие. Зато порядочным людям он любил оказывать услуги и часто делал это бескорыстно. Памятуя о разговорах, какие они вели шепотком, Заклика решил, что на Лемана смело можно положиться, во всяком случае, просить у него совета.
Оставив свой челн в надежном месте у знакомого венда, – тогда в предместье жило еще много вендов, – Раймунд, по самые глаза закутавшись в плащ и нахлобучив шапку, двинулся в город. Пройдя ворота, Заклика понял по бойкому движению на улицах, что, несмотря на поздний час, в замке – празднество. Еще издали была видна иллюминация над садом Гесперид в Цвингере. Король давал бал-маскарад при факелах в честь Денгоф. Люди струились потоками в разных направлениях, то тут, то там из носилок или из кареты высовывалась маска. Исступленное веселье царило повсюду, опять, видно, настали хорошие времена…
Обходя замок знакомыми улочками, хоронясь за домами, – освещены были лишь немногие, – Заклика добрался незамеченным до Юденгауз на Пирнайской улице. У Лемана была здесь скромная небольшая квартира в задней части здания. Раймунд рассчитывал, что в такое время банкир дома один, может, даже без слуг, и он, Заклика, никому не попадется на глаза. И впрямь, все, кто мог, ушли в Цвингер поглядеть на бал под открытым небом, где среди огромных апельсиновых деревьев толпа предавалась буйному веселью. Старая кухарка отворила Раймунду и впустила его к Леману; тот, выйдя в прихожую, с трудом узнал пришельца; Заклика знаком попросил его молчать, и Леман незаметно для слуги провел его в свой кабинет. Они молча пожали друг другу руки.
Леман был довольно красив, немолодой уже, с проседью; его приятное, без единой морщинки восточного типа лицо говорило о спокойном и мудром мировосприятии. Черные глаза смотрели умно и бесстрастно, хотя не потеряли еще способности загораться.
Заклика, поздоровавшись, огляделся с беспокойством вокруг, хозяин понял его и шепнул, хлопнув по руке:
– У меня вы в безопасности, никто вас не знает и не узнает, а если нужно, то и не увидит.
– Очень хорошо, – ответил Заклика.
Леман на минуту вышел из комнаты, сделав Раймунду знак остаться здесь, а, вернувшись, придвинул стул к столу, усадил Раймунда и сам сел.
– Что у вас случилось?
– У нас плохо, – ответил Заклика, – так плохо, что хуже быть не может. Графиню выгнали из дворца, потом из Дрездена, а сейчас собираются выгнать из Пильниц, если не придумают чего-нибудь похуже. Несчастную женщину преследует месть подлых людей, надо ее спасти.
– Да, да, – согласился Леман, поправляя черную ермолку, – но при этом и себя не погубить.
– Думаю, что это можно сделать.
– Да, да, только обдуманно и осторожно.
– Графине надо бежать, – продолжал Заклика.
– Куда? – спросил с усмешкой еврей. – Разве что за море… здесь господа, оказывая друг другу услуги, выдают беглецов.
– Надеюсь, нас это не коснется.
Леман покачал головой.
– Графиня, – продолжал верный слуга, – должна взять с собой все, что у нее есть, иначе алчные преследователи отнимут и это, как они отняли дворец со всем, что в нем находилось.
Банкир кивнул головой.
– Но не опасно ли, спасаясь бегством, брать с собой ценности? А если мы попадем в лапы врагов?
Леман обхватил руками голову.
– Поверьте мне, – сказал он, – у меня есть сердце, и я от всей души рад бы помочь графине: я знаю ее историю, знаю ее характер, она была единственной жемчужиной в этом болоте. К тому же я многим обязан ей и уважаю порядочных людей, но поймите меня, господин Заклика, губить ради нее себя, детей, семью я просто права не имею.
– Клянусь, и под жестокими пытками не выдам я ни вас, ни графиню, а больше никто не будет знать о вашем добром деле, разве только бог.
Леман пожал ему руку.
– Согласен, – сказал он, – но надо, чтобы никто не заметил вас в моем доме, за мной шпионят, как за всеми тут.
– Не беспокойтесь, – сказал Заклика.
– То, что вы оставите у меня, я пришлю вам по первому требованию, куда вы прикажете, – добавил Леман, – вот и все.
Они еще раз пожали друг другу руки. Леман достал из шкафа бутылку вина, две рюмки и наполнил их.
– Благодарю вас, – сказал Заклика, – но засиживаться я не могу, мне многое еще нужно разузнать, подготовить, а времени мало.
– Что вы можете разузнать? – сумрачно спросил еврей, понизив голос. – Порядки у нас все те же. Кто пьет с королем и кутит, тот в милости. Мы изволим развлекаться с утра до вечера, а то, что нам мешает, сметаем с пути – в Кенигштейн или еще куда-нибудь. Жалости и сердечности здесь не ищите, ибо нет людей более бесчувственных, чем распутники. Один под другого подкапывается, один другого подсиживает, король пользуется их услугами, осыпает милостями, когда они ему нужны, но ни во что их не ставит. Всегда одно и то же, сегодня, как вчера, а завтра, как сегодня, пока какой-нибудь вихрь не сметет все это.