Графиня Козель
Шрифт:
– Что скажешь, Заклика? Недобрые вести?
– А разве добро возможно з этом мире? – ответил он. – Вокруг дома бродят шпионы, расспрашивают. Я пришел предупредить вас, – остерегайтесь. Уверен, рано или поздно к вам пожалует кто-нибудь с изъявлением дружбы; замкните уста, графиня.
Козель нахмурилась.
– Тебе пора бы знать меня, – возразила она, – я не способна лгать, даже когда молчу. Если у меня хватило мужества бросить оскорбление в лицо им обоим, то достанет смелости и повторись это каждому, кто захочет слушать.
– Графиня, – решился вставить Заклика, хотя она кивнула в знак того, что разговор окончен, – графиня, зачем
Упрямая Козель ничего не ответила, только горячие слезы покатились из ее опущенных глаз. Заклика ушел.
Три дня спустя молодой красавец велел доложить о себе. Это был ван Тинен. Он приезжал уже однажды к графине и пытался с ней договориться, прибегнув, как и Вацдорф, к неподобающему способу – к объяснению в пылкой любви. Анна Козель принуждена была терпеливо выслушать их оскорбительные объяснения, хотя в ней все кипело от отвращения к этим наглецам.
Ван Тинен был принят. Он тут же заверил ее, что для него было приятной неожиданностью узнать, что она здесь, в Берлине. Козель посмотрела с издевкой прямо ему в глаза.
– А где же вы были, милостивый государь, когда я покидала Саксонию?
– Я? – сказал ван Тинен. – Я был в Дрездене даже в тот вечер, когда вы довели чуть ли не до обморока несчастную госпожу Денгоф, но, когда все утихло, я не поинтересовался узнать, куда вы изволили отбыть.
– Ну, что ж, я очень рада, что обо мне забыли, ничего другого мне теперь не надобно.
– Кажется мне, что там тоже были бы рады узнать, что и вы забыли о причиненных вам обидах.
Они помолчали немного, потом ван Тинен прошептал:
– Я мог бы рассказать вам много интересного…
Похоже было, что он хотел втереться к ней в доверие.
– Я не любопытна, – засмеялась грустно Козель, – вы думаете, что меня это может еще интересовать? Когда-то я верила в искренность безумств короля, думала, что они идут от сердца, теперь я знаю, что все это – плоды тщеславия и легкомыслия.
– Мы веселимся вовсю, – продолжал, будто не поняв ее, ван Тинен. – Вас, правда, не удивишь, вы были королевой стольких блестящих празднеств, но все же…
Он подождал, не скажет ли что-нибудь графиня, но Козель молчала; ван Тинен весело стал рассказывать дальше, хотя никто его не просил об этом.
– Места эти вам хорошо известны, в Лаубегасте вы когда-то…
– Была счастлива, – прошептала Козель, – это правда.
– Фледеминг у самого Лаубегаста в долине напротив Пильниц устроил большое пиршество в честь короля и госпожи Денгоф.
– О, о! – воскликнула Козель.
– Шесть полков было выведено в поле, – рассказывал гость, – вся королевская конная лейб-гвардия. На высотах были установлены пушки, и войско расположили так, будто идет настоящее сражение. Все удалось великолепно. Разбитые на отряды полки наступали, открыв огонь, напирали, и, хотя пострадало лишь несколько человек, – они были растоптаны, – издали можно было поклясться, что бой был ожесточенным и кровопролитие ужасным. Король любовался игрищем, с одной стороны возле него была госпожа Денгоф, с другой ее сестра, госпожа Поцей, обе верхом, в амазонках. Короля окружала свита на великолепных лошадях. Остальные женщины любовались представлением, не выходя из экипажей, запряженных шестерней, там был весь цвет дамского общества.
Козель иронически усмехнулась.
– Теперь с ним две женщины, – сказала она, – явный прогресс, а в резерве арьергард в экипажах. Это и впрямь роскошно, по-царски.
– Эти две женщины совсем не знают, что такое ревность, – понизил голос ван Тинен, – но слушайте дальше; неподалеку были разбиты на редкость красивые шатры. В одном из них обедал король, а с ним госпожа Денгоф, ее сестра, мать и еще несколько самых достойнейших особ.
– И вы были там? – спросила с насмешкой Анна Козель.
Ван Тинен покраснел.
– Нет, я был в соседнем шатре и отлично все видел. Во время обеда играла музыка, а на Vivat гремели пушки, и так вперемежку залпы пушек и звуки трубы вторили веселым возгласам.
– Прелестно, – сказала графиня, – и это все?
– Нет, только начало. После обеда затеяли развлечения, со столов убирать не стали – Флемминг решил накормить объедками солдат: хлеба было мало, поэтому в каждый кусок вложили по гульдену, – всего ушло на это больше тысячи монет. Затрубили на штурм. Солдаты, стоявшие в боевой готовности, мужественно бросились к блюдам, но не успел первый ряд схватить их, как он был оттиснут, свален с ног, третий ряд напирал на второй. Столы опрокинулись, давка началась несусветная, солдаты ползали по полу, зрелище потрясающее, мы чуть не лопнули со смеху! Продолжалось это до тех пор, пока на столе ничего не осталось, и не затрубили отбой.
Король отдыхал неподалеку на пригорке с дамами. Потом в королевском шатре расстелили ковры, пришли музыканты, и начались танцы, продолжавшиеся, ко всеобщему удовольствию, до семи часов вечера. Флемминг обходил с кубком гостей, умолял, просил, наливал, спаивал, и сам, пожалуй, захмелел раньше всех. Король тоже был навеселе, но королевского достоинства не ронял, так что никто этого не заметил. Жалко было смотреть на придворного камергера его королевского величества: Флемминг битый час стоял позади короля со стаканом воды на подносе; а поскольку сам он выпил кое-что покрепче, то с трудом держался на ногах; достаточно было пальцем его тронуть, и он наверняка свалился бы. Никогда еще я не видел Флемминга в таком состоянии.
– Ничего удивительного, – вставила Анна, – он праздновал свой триумф и мое низвержение.
– Король собрался было уже уходить, но тут пьяный Флемминг бросился ему на шею и с неуместной бесцеремонностью, не обращая внимания на присутствующих, которые все видели и слышали, громко воскликнул: «Брат! Дорогой брат, конец дружбе нашей, если ты сейчас уйдешь». Госпожа Денгоф, не отходившая ни на шаг от короля, пыталась сдержать Флемминга, но это ей плохо удавалось; захмелевший Флемминг чувствовал себя таким счастливым, что ничего не видел вокруг, кроме пьяных физиономий. Когда Денгоф схватила его за руку, он чуть было не сжал ее в объятиях. Она показалась ему очень привлекательной, и он выказал это так явно, что она в гневе и возмущении закричала на него, но тут же громко расхохоталась. Несмотря на мольбы Флемминга, король и Денгоф сели на лошадей и ускакали. Счастье, что проворный слуга не отступал ни на шаг от короля и не дал ему свалиться с лошади. Короля уговаривали сесть в экипаж, но он рассердился: конюшего Бакница, слишком рьяно взявшегося за дело, оттолкнул прочь, а на Денгоф прикрикнул: «Оставьте меня, я знаю свою лошадь, прошу обо мне не беспокоиться». Август пустился во весь опор, а кавалергарды, двор и все остальные – за ним. Графиня свалилась с лошади, но окружавшие ее кавалеры подхватили ее. После этого она стала благоразумней и заняла место в карете, хотя верхом ездит довольно смело.