Гранатовый вкус гвоздики
Шрифт:
И что в нём такого? Прижав к себе одеяло спит, с прилипшими ко лбу волосами. Костя двумя пальцами аккуратно убрал их в сторону и задержался взглядом на щеках. Кажется, сестра бы не смогла сейчас сказать, за что его любила. Слово, обозначеное в прошедшем времени, больно ударило в сердце и на мужчину быстро навалился сон. Он остался сидеть возле кровати, зябко обняв себя руками и первому курсу отправил непривычное сообщение: «Лекций сегодня не будет. Можете ТИХО уйти домой».
Глава 3
Никита очнулся через два часа от звонка в телефоне. Он ненавязчиво вибрировал в кармане его джинс. Мама. От неё
– Мамуль? – сонно пробормотал парень, никогда не называвший маму так ласково как сейчас.
– Милый, Никусь, как ты? – в свою очередь и мать никогда не называла так сына. А вот теперь считала нужным исправить эту неправильность, – Звонили с университета…
– Ничего мам, не волнуйся, – вздохнул ребёнок, закрыв глаза, – я в порядке. Всё нормально. Как папа?
Он крепко сжал волосы, опустив голову, как только в трубке молчание матери затянулось. Если не было моментального ответа, то теперь Толмачёв начинал рисовать самые худшие варианты развития событий.
Наконец материнский голос ответил.
– Папа хорошо. На физиотерапию ушёл. Но ты… Вызови врача, останься на пару дней дома. Мы переживаем, Никусь. Пожалуйста, не играй со здоровьем.
Парень сел на кровати и закрыл глаза ладонью. Голова закружилась, совсем не вовремя.
– Врач? Нет, никаких врачей мне не надо. Отпустит мам, – он ответил неуверенно, комкая кофту на себе. Когда наступает время сочувствия, приходится это делать – натянуто лгать. Мама же знает, что она не способна ничего исправить, никого не вернуть, что врачи души не лечат уже давно. И помощь… Она только всё портит. Но для чего-то говорит и говорит свою заботу.
Внезапно у кровати что-то промычало. Ник широко открыл глаза, тут же метнувшись к настенным часам. Стрелки, всё ещё отсутствуют. Мычание повторилось, а за ним последовало страшное шуршание. Стадия первая, галлюцинации. С этого ведь начинаются все истории болезней шизофреников. Парень вяло попрощался с матерью и, прижавшись к кровати, вслушался в звуки. Они где-то под кроватью. «Диана?!» – в ужасе подумал он и повернул голову к стене. На кухне загудел пустой советский холодильник и, в унисон гулу, кто-то громко зевнул. Диана любила прибежать с учёбы и не разуваясь плюхнуться на кровать, чтобы позлить Никиту. Ей доставляло особое удовольствие, когда он немного выходил из себя: сводил брови, ставил как его мама руки в боки и на еврейский манер повышал голос, – «И што это тако-о-оеее, позволь спроси-и-и-ить?». А она растягивалась в полный рост и накрывала лицо своими длинными волосами, тихонько отвечая, – «Это бардак и ужас. Но я та-а-ак устала, Никусь. Ложись со мной, да?». Опять под кроватью зашумело. Снизу вверх до потолка выросла двухметровая фигура с взлохмачеными волосами и ещё одним громким зевком. Толмачёв приоткрыл рот, глядя в упор на непрошеного гостя. Похожи как две капли. Брат и сестра. Костя и Диана. Одинаково пухлые губы, большие карие глаза и острый орлиный нос. С разницей в шесть лет жили как близнецы: говорили одинаково басисто в трубку – «квартира Субботиных, вас не слышно», пили чай с шестью ложками сахара, спали только на правом боку, по-детски подложив руку под голову; у них были одинаковые рубашки – Костя обтянут в меру, Диана тонула в складках ткани и была похожа на манекенщицу. И прямо сейчас на парня смотрел взгляд его любимой, вызывая приступ паники.
– Ты как… Ты… Здесь… Почему? – возмущённо прошептал он, отклоняясь от фигуры всё дальше и дальше. Нет, это же Костя. Нелюбимое, безразличное имя. Он это,
Мужчина наклонился поближе, рассмотреть лицо Толмачёва на предмет слёз.
– Ты как себя чувствуешь? Всё нормально? – хотел потрогать лоб на предмет температуры, но резким ударом Толмачёв убрал руку.
– Нет, не нормально. Потому что ты здесь. Тебя мама твоя попросила присмотреть за мной?
Нервно Костя кусал губы. А он уже успел поверить, что этот парень вскоре будет как прежде – ладным и спокойным. Но нет, Толмачёв, как и все нормальные люди, склонен быстро разочаровывать.
За спиной мужчина сжал руку в кулак.
– Просила. Но это не меняет сути. Тебе помощь нужна. Или нравится падать в обмороки где попало? – не выдержав испытующего взгляда на себе, он пошёл на кухню. Кажется, вчера там была бутылка вина. На трезвую голову в тихом тоне говорить было той ещё задачей.
Страшно удивлённый, Толмачёв рванул следом за мужчиной.
– Эй, ты не у себя дома, хватит здесь шарится, – рьяно он закрыл перед носом Субботина шкаф с бутылками. Организм выкручивает голод, истощение и валится на глаза тяжёлый дневной свет. Раздражается всё внутри. – Мне твоя помощь не нужна. Давай, уйди как это сделал вчера: тихо и незаметно. У тебя отлично получается.
Костя обернулся, пригвоздил глазами отчаянного невротика к стене и с бурной жаждой выпил вино из горла. Отпрянув губами, предпочёл повторить это снова, не сводя глаз с Толмачёва.
– Знаешь, а она очень хотела, чтобы мы подружились. Так нахваливала тебя, будто хотела продать. Никита такой внимательный, Никита со всеми дружит, Никита чуткий… Наверное другой какой-то Никита есть? – за спиной Толмачёва снова открывались и закрывались дверцы идеальной кухни. Такой идеальной, что в ней нельзя было сейчас найти что-то поесть. Мужчина кидался в эти поиски и, цыкая от разочарования, готов был разрушить идеальный мир, который Никита строил для любимой. И в этом мире был готов принимать Костю как друга. Как брата. Наливать вино, говорить о планах на будущее, спорить о чём-то пустячном. Она хотела чтобы дружили. С какой холодной интонацией услышал эти слова Никита и прижался лбом к двери, подавляя в себе слёзы. Слишком многого всегда хотела Диана и совсем как Никита наивно видела брата гораздо лучше, чем он есть.
– Ты целый год просил напомнить как меня зовут на семейных посиделках. Ты не здоровался со мной в университете никогда. Когда в твою комнату я заглядывал случайно, ты отчитывал меня как последнего чмошника. Теперь ты хочешь помочь?
Услышав слабую дрожь в голосе, Костя оказался рядом. Он так привык быть старшим братом и теперь им быть было не с кем. Если только с ним, «лютиком», чьи упрёки были неприятной правдой.
– У нас теперь общая боль. Думаешь, Диане было бы приятно видеть, как без неё ты превращаешься в чмо? Тебе трудно, я же вижу, – Костя протянул руку, чтобы ухватиться мизинцем за палец парня и заключить перемирие.
Но тяжёлый, слёзный голос его попытки снова оборвал.
– Езжай в универ, Субботин. Я и без твоей помощи проживу. Не надо строить из себя заботливого родственичка. Мы оба знаем, что ты делаешь одолжение. Мне от этого лучше не становится, – Никита грубо зыркнул в сторону Константина Николаевича и дёрнул руку. – Просто не надо быть рядом со мной.
Лёгкое дыхание за спиной нежеланного гостя превращалось в гнев. В какого-то неизвестного Никиту верили все. И стало неприятно представить, что трагедия может развернуть лучшего студента курса обратной стороной. Гнилой, чёрствой и безразличной ко всем.