Грани жизни
Шрифт:
— Они имеют колоссальное морально-трудовое значение, — с увлечением повторял сорокапятилетний доктор экономических наук. — Разве можно сравнить настроение в труде нашего производственника и, например, рабочего в США, на заводе какого-нибудь монополиста?
У Сковородина и профессора оказалось общее представление о настроении рабочего в монополистической промышленности. Рабочий монополии всегда дрожит от предчувствия кризиса, безработицы. Его руки работают, но мысль его спит, да и зачем ей вмешиваться в чье-то, чужое дело? А для рабочего социалистической промышленности завод не только общее, но и его, личное, родное дело. Профессору довелось изучить множество материалов о промышленности разных стран, и он может доказать на множестве примеров, как велико значение «внутренних, психологических факторов» для труда решительно во всех областях человеческой деятельности, которая в СССР выше и производительнее, чем в странах капитализма. Кто и от кого вырвет «жирный кусок», если собственность на средства производства и технического прогресса — общая, всенародная? Ты участвуешь в этом бескрайнем процессе, ты вкладываешь в него всего себя, вдохновляешь других — и вот ты духовно силен и богат, не временно, не от случая к случаю, а от естественного, то есть наступательного движения жизни.
После вчерашнего заседания Сковородин решил немного пройтись. Отпустив машину, он неторопливо шагал по затихшей улице. Московские улицы вечером нравились ему не меньше, чем днем. Когда затихали дневной шум и суета, впечатления, казалось, более отчетливо и даже чуть сказочно впитывались глазами и сознанием. В угловом окне цветочного магазина, за высокими гранями стекол, отражающих уличные огни, стояли финиковые пальмы. Раскинув длинные ветви с перистыми листьями и скрещиваясь между собой, прекрасные деревья, казалось, стояли не в кадках, а в своей родной земле и опали, погруженные в глубокий сон, отдыхали от тропической жары. Книжный магазин, безлюдный и залитый ярким светом, казалось, был полон тихих звуков: как в одной детской сказке, ряды книг, пестреющие корешки на высоких полках, будто перешептывались между собой, рассказывая друг другу, что заключено в каждой из них. В кинотеатре шел последний сеанс, в окнах зала уже было темно, над главным входом одиноко светился матовый шар да над другой дверью сбоку жарко краснели слова: «Выход». На противоположной стороне, в здании студенческого общежития, в больших окнах цокольного и первого этажа сияли огни и мелькали танцующие пары.
Петр Семенович приостановился и подумал: «Наверно, очередную свадьбу справляют…». Ему сразу вспомнились домашние разговоры о свадьбе Галины и Пети и все веселые доводы сковородиновой семьи, что свадьбу разумнее всего отложить до переезда в новый заводской дом. А вот сейчас Галине не до смеха, и еще неизвестно, будет ли вообще эта свадьба. Да и разве только в ней дело сейчас? Петя Мельников, несмотря на горечь обиды, проявил такую силу воли и упорство в новаторском труде, что оказался в первом ряду самых уважаемых людей завода.
«После всего, что произошло за это время, было бы просто по-детски наивно воображать, что так просто разрешить тяжелое положение между мной и Мельниковым, его бригадой… чтобы восстановить добрые отношения, доверчиво смотреть в глаза друг другу — для этого надо найти прежде всего слова… хорошие, умные, «восстановительные» слова…»
Петр Семенович принялся было складывать в уме короткие и длинные фразы, но, чем придирчивее он их подбирал, тем меньше нравилось ему все измышляемое в этот тихий час.
«Нет, все это не то, не то… — думал он недовольно. — Надо обдумывать это не на ходу, а неторопливо, сосредоточенно…»
В многоэтажном доме на углу один за другим гасли огни. Только кое-где мягко светились зеленые огоньки абажуров. «Кто-то еще работает, — подумалось Сковородину, — пользуясь сосредоточенностью поздней тишины».
«Как удивительно на первый взгляд, что даже самое стремительное движение рождается вот из этой внутренней сосредоточенности! — подумал он. — А ведь те слова, которые я ищу и которые я скажу в порыве душевном, должны появиться во мне самом в минуты сосредоточенности, я должен сначала сам, я сам, принять их!»
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Нателла Георгиевна ушла со знакомыми в кино, а бабушка Ираида Васильевна отправилась к своим «обиженным» — дяде Жану и тете Эльзе, которым после памятного всем происшествия приход в сковородинский дом был запрещен по приказу Галины.
Оставшись одна, Галина быстро переоделась и, вся дрожа, подошла к телефону.
Ее звонок в квартиру Мельниковых опять услышала Марья Григорьевна, узнала голос и яростным шепотком позвала Петю:
— Тебя! Она!
Петя, мгновенно побледнев, рванулся к телефону.
— Я… слушаю…
— Петя! Ты?.. Петя… — будто срываясь с высоты, прозвучал до боли знакомый голос. — Это я… я… Галина! Милый! Ты узнал меня?
— Я сегодня снова ходил по вашему кварталу… искал тебя… — ответил он прерывающимся голосом, словно оглушенный бурным биением сердца. Он ощущал себя самого так, будто уже бежал навстречу Галине. Он слышал в трубке и ее смятенное дыхание и почему-то представлял ее сейчас в том же платье и такой же ослепительной, какой он увидел ее на Манежной площади в дни Всемирного фестиваля.
— Петя… я была больна и не могла…
— Больна?! — ужаснулся Петя. — А я не знал!.. Тебе было плохо, милая, родная… а я ничего не знал!..
— Ну не надо, не надо! Я же говорю сейчас с тобой… и мне так хочется жить!.. Слушай… — Голос ее вдруг зазвучал серьезно. — Слушай… Ты будешь сейчас дома?
— Да, конечно!.. А что, дорогая?
— Пожалуйста, будь дома! — торопливо сказала Галина. — Скоро я тебе еще что-то скажу!..
И снова, безмерно поразив Петю, Галина вдруг замолчала.
— Я слушаю! — испуганно крикнул в трубку Петя и повернулся к матери, бледный и растерянный. — Что случилось?.. Почему-то разговор прервался… и так сразу… только что я говорил с ней… и вот опять…
— А вдруг ей плохо стало от волнения… да ведь и болела же она… — осторожно заметила Марья Григорьевна, тоже не понимая, почему вдруг прервался этот разговор.
— Я позвоню ей! — почти крикнул Петя и нервно, дрожащей рукой набрал номер ее телефона.
— Галина… Галиночка, это я!
Но у Сковородиных никто не ответил. Несколько минут мать с сыном, пораженные, сидели около телефона. Потом Петя вскочил с места.
— Я поеду к ней!
За дверью, на площадке кто-то прерывисто позвонил.
Петя метнулся вперед, отворил дверь — и замер: на пороге стояла Галина. Она была в знакомой ему синей шубке и белой пушистой шапочке, но в ней самой все было как-то щемяще ново: маленькое, словно бескровное, почти детское лицо — так оно осунулось, дрожащие губы и большие, в темных кругах глаза, настолько переполненные непролившимися тяжелыми слезами, что даже их знакомый блеск словно утонул в этой слезной мгле.