Грани жизни
Шрифт:
Она хотела что-то сказать, но слезы наконец хлынули, залили лицо, и Петя, впервые забыв о присутствии матери, прижал ее к себе. Потом снял с нее синюю шубку, провел в комнату, посадил в кресло около письменного стола и только тут нежно сказал ей:
— Ну, успокойся… милая, любовь моя!
Он сел с ней рядом и, забыв обо всем, оба заговорили то шепотком, то вскрикивая, то умолкая, чтобы вновь и вновь смотреть в глаза друг другу.
«Лучше им остаться одним», — решила про себя Марья Григорьевна, тихо надела пальто в передней и бесшумно вышла.
«Им о многом надо поговорить, — продолжала она свои думы, неторопливо
Напоследок Марья Григорьевна зашла в кондитерскую и купила миндальных пирожных.
«Уж, поди, переговорили обо всем, можно и чайку попить», — подумала она с ласковой усмешкой и заторопилась домой. Но едва она вошла, как Петя объявил:
— Мама, мы уходим. Я провожу Галину.
Петя, однако, вернулся гораздо скорее, чем можно было ожидать.
— А ты скоро вернулся, сынок! — сказала втайне довольная мать.
— Так ведь я сразу взял такси, довез Галину до дому, поднялся вместе с ней на их седьмой этаж, отворил ей дверь в квартиру… и пошел себе домой, — пояснил Петя.
— Значит, ты к ним и не…
— Конечно, не заходил, — сразу понял Петя, и лицо его вдруг приняло выражение непреклонной гордости и решимости. — Зачем я буду к ним заходить? Пусть Сковородин обратится ко мне и вообще ко всей нашей бригаде как к равным, вот тогда я войду в их дом…
— Но пока-то как же вы оба…
— Мы с Галиной?.. Ей, во-первых, сейчас опять известны часы моей работы на всю неделю, а также и когда лучше мне позвонить. Теперь она уже не смутится, если твой голос услышит, мама (он тихо, но уверенно улыбнулся). Теперь у нас с ней все прояснилось, мы все решили…
Будь бы жив сейчас Николай Мельников, едва ли бы он упрекнул за что-нибудь своего сына, — больше того, он гордился бы им. Так зачем же ей, матери, предаваться лишним тревогам за сына? Сын… Еще недавно она любила называть его «сынок, сыночек», а теперь вернее надо называть его: сын, взрослый, возмужавший ее сын.
— Ты о чем задумалась, мама? — мягко спросил Петя. — Ты ведь еще о чем-то хотела сказать?
— А… да, да… — заторопилась Марья Григорьевна. Только о том, что ты сам знаешь, как тебе лучше поступить, милый сын.
*
Из зала заседаний партсъезда Сковородин приходил в Кремль, как и в прошлые годы, почти за полчаса до начала. Также в его обычае было обменяться мыслями со знакомыми людьми и просто было приятно сейчас, в дни внеочередного двадцать первого съезда, пройтись неторопливо по солнечному простору Георгиевского зала. Утренние потоки морозного солнца мягко лились в высокие окна, отсвечивали на узорном блеске паркета. На беломраморных стенах жарким золотом горели сотни
имен воинов, павших за Россию почти полтора века назад. Хрустальные вереницы люстр сияли несметными, нежно-синими алмазными огоньками. Было тихо, просторно, торжественно.
Вчерашний собеседник, знакомый профессор, и Сковородин несколько минут расхаживали рядом, как вдруг профессор приостановился, толкнул Сковородина и шепнул ему:
— Смотрите, какой оригинал впереди нас… такой манеры держать руки при ходьбе я, право, еще не видывал? '
— Действительно, —
Едва вглядевшись, Сковородин, словно по привычке, уже стал понимать безмолвный язык этих энергичных рук — да ведь они же ему давно знакомы!.. И память мгновенно перенесла его в дни Великой Отечественной войны, на берег Днепра, в инженерную часть, которая вначале взрывала, а потом наводила переправы. Сковородин тогда носил погоны подполковника, а руководил теми сложными операциями полковник Травин Галактион Романович. Из-за этого несколько тяжеловесного имени солдаты заглазно звали его «Романыч» или «отец». Могучего сложения, будто налитый неизносимой силой и выносливостью, Травин умел беречь каждого солдата, великолепно знал все заботы и трудности своих воинов, за что и был прозван «отцом». Его инженерская изобретательность соединялась с военной хитростью, которая до конца войны не оставила его, как верная и счастливая звезда. Одной из главнейших причин его удачливости солдаты и офицеры считали умение тщательно обдумывать каждую боевую задачу. «Отец опять что-то задумал», — говорили все, когда видели, как он расхаживает с заложенными за спину сильными рабочими руками. Он всегда жил и чувствовал открыто, среди людей и грозных трудов фронта, и многие его соратники научились «читать» по движениям его сильных пальцев, насколько сложна задуманная им операция.
«Да уж не он ли это? — обрадовался про себя Сковородни. — Ей-ей, он! Он!»
Петр Семенович быстро зашагал вслед и позвал:
— Галактион Романович!
Тот живо обернулся, сразу узнал старого фронтового друга, и оба крепко обнялись.
До начала заседания съезда они успели обменяться первыми вопросами и сообщениями: где и как началась мирная работа каждого и что достигнуто в работе за эти без малого полтора десятка лет…
Во время перерыва они снова встретились в Георгиевском зале, а после заседания пошли вместе обедать.
Разговор вскоре перешел на темы съезда, потом Травин увлеченно заговорил о своем ближайшем помощнике Володе Семенове.
— Твой молодой помощник, как видно, парень с перспективой, — поддержал Сковородин.
— Я еще успею тебя с ним познакомить, парень хороший и очень обещающий, — с горячим одобрением произнес Травин. — Он так разносторонне показал себя в работе, что был избран делегатом на съезд. И всего ему, инженеру Володе Семенову, двадцать пятый год.
«Немногим старше Пети Мельникова», — вдруг, почему-то волнуясь, подумал Петр Семенович.
— Так вот, этот мой славный Володя, — с мягкой улыбкой, красиво осветившей его крупное бровастое лицо, продолжал Травин, — сказал мне: «Знаете, Галактион Романович, сегодня мне особенно часто приходила в голову мысль, какое счастье с молодых лет участвовать в огромной всеобщей работе, чувствуя себя человеком настоящего и будущего!» А потом добавил: «Не думайте, Галактион Романович, что это вроде лирической декламации с моей стороны!» «Что ты, Володя, — отвечаю я, — многие из нас лишний раз об этом же подумали».