Грани
Шрифт:
Михаил согласился, и Василий Игнатьевич повёл свой рассказ неторопливым баском, внимательно следя за собеседником, будто объяснял урок.
Начал он с того, что пять лет назад был вынужден из города перебраться сюда всей семьёй, потому что умер его отец, мать осталась одна, а уезжать отсюда она наотрез отказалась.
Вот и пришлось бросить работу в городе, где по окончании курсов он работал счетоводом в заготконторе. Первое время устроиться здесь было некуда. В своём хозяйстве он мало что понимал, поэтому урожаи были плохие. Жилось туговато, пока не устроился работать в сельсовет секретарём. Когда же образовался колхоз, он с удовольствием передал свою землю и лошадь,
Василий Игнатьевич оказался человеком своеобразным, душой был склонен к определённым занятиям, а остальное не мог, не хотел, да и не любил делать. Зато уж к чему был привязан, делал с исключительной старательностью и добросовестностью. Учился в гимназии, когда закончил, началась война, его забрали на фронт. Вернулся живым и невредимым. Ещё во время учебы у него была способность к чистописанию. Ему не было равных, почерк его был каллиграфическим.
Когда он работал в сельсовете, с каждой бумагой, написанной Василием Игнатьевичем, председатель расставался с большой неохотой, долго любовался буковками и закорючками. Однако положение в школе было безвыходное, и председатель пошёл на жертву, оговорив, правда, что все важные бумаги будет писать Василий Игнатьевич.
Возможно, у председателя теплилась надежда, что Василий Игнатьевич передаст Ключевским детям своё искусство.
Василию Игнатьевичу нравилось учить детей, получалось это у него очень даже неплохо. Оставались довольными заезжие инспектора, вскоре по району пошёл слух о его способностях. Было у Василия Игнатьевича ещё одно увлечение – столярное ремесло, всю мебель себе он смастерил сам. И в чистописании тренировался постоянно, для этого вёл дневник, где описывал каждый свой день ровно на одну страницу. Все остальные занятия, мешавшие его делам, вызывали у него досаду и раздражение. В том числе ему претили обязанности заведующего школой. Именно поэтому так неподдельна была его радость, связанная с прибытием Михаила.
Перейдя к школьной теме, Василий Игнатьевич посетовал, что трудно со всем этим хозяйством ему управляться, никто не помогает, хотя и обещают. Михаилу тут же вспомнились похожие жалобы Марии Антоновны, пусть и в другом масштабе. О коллегах, Викторе Андреевиче Орлове и Нине Васильевне Боровой, Василий Игнатьевич распространяться не стал, он лишь заметил, что дело они своё знают, однако живут далеко, больше положенного их в школе не задержишь.
– Вот такие дела, Михаил Семёнович, – заключил Василий Игнатьевич, – принимайте хозяйство.
Посидели, помолчали. Василий Игнатьевич вдруг засуетился:
– Да что это я сразу о делах, а Вы, может, ещё и не завтракали, так я быстро организую.
Михаил поблагодарил, сказал, что он сыт, и они отправились в школу. Лёгкий ветерок, чуть тронутый ночной прохладой, приятно ласкал лицо. Деревня была совершенно безлюдной.
– Все в поле, – пояснил Василий Игнатьевич, – спешат убрать урожай: хлеба тяжёлые, недавно их ветром и дождём прибило к земле, так что жать трудно. Моя Катерина, возвращаясь, домой, даже поесть не может, валится с ног от усталости. Разве можно в такую пору заставить кого-нибудь ещё и в школе работать?..
Перейдя дорогу, они подошли к школе. Пятистенка с чуть побольше, чем в обычных избах, окнами, высокая завалинка, большие двухстворчатые входные двери, большое крыльцо. Василий Игнатьевич открыл висячий замок, и они попали в довольно просторный коридор. Туда выходили по две двери с каждой стороны и одна в торце коридора. Потрескавшиеся печи с вываливающимися дверцами, широкие щели в полу, перекосившиеся косяки и полумрак. Свет падал в коридор лишь из фрамуг над дверьми, стоял затхлый воздух давно не проветриваемого помещения – всё это говорило о запущенности и отсутствии хозяйского глаза.
В классах плотными рядами стояли изрезанные ножами разваливающиеся парты, маленькая тумбочка, табурет, висячая доска – вот и вся обстановка. С почерневших брёвен стен торчала конопатка, дощатый потолок был весь в копоти, похоже, печи дымили – всё это не создавало уюта, что постороннему сильно бросалось в глаза. Однако сия картина нисколько не смущала Василия Игнатьевича, он, видимо, уже привык.
– У нас четыре классных помещения, учительская – прямо по коридору, – сообщил Василий Игнатьевич, – ещё есть сарай и уборная, – добавил он.
Вид учительской оказался не лучше: в отгороженной от коридора комнате стоял грубо остроганный красный шкаф, два столика, четыре табурета, на стене висела карта полушарий.
– Здесь зимой, конечно, ноги мёрзнут, – невесело сообщил Василий Игнатьевич, – печки-то нет, из коридора обогреваемся, а в переменку как начнут тут наружными дверьми хлопать, так холод по ногам и идёт. Бывает, зимой одетыми сидим, видали, сколько щелей, разве натопишься? Вот и учителя, насмотревшись на эту жизнь, особо тут не задерживаются, – заключил Василий Игнатьевич и вопросительно взглянул на Михаила: надолго ли тот приехал?
Самого Василия Игнатьевича неустроенность и недостатки в школе мало трогали, он всё это переносил как должное, как неизбежность.
Всё ж условия для занятий, какие-никакие были, четыре урока пролетали быстро.
А дальше начиналась его обычная жизнь: дневник, чистописание, мастерская в кладовке да столярное ремесло с токарным станком, инструментами для выпиливания и резьбы по дереву. Вся его жизнь крутилась вокруг этих увлечений, поэтому семьёй он обзавёлся поздно. Когда жил в городе, каждое лето приезжал к родителям погостить. Мать что только ни делала, чтобы познакомить его с какой-нибудь девушкой и женить, но каждый раз он ускользал и возвращался назад в город холостым. Однако один из приездов стал для него судьбоносным…
В соседнем селе жили их давние знакомые, у них росла дочь Катя – чернявая смазливая девчонка, на восемь лет моложе. Она ничем не выделялась, поэтому Марфа Дорофеевна, мать Василия Игнатьевича, на неё внимания не обращала никакого, считая не парой не только по возрасту, но и по внешности, да нрава она была слишком весёлого, несерьёзного. Однако к восемнадцати годам Катя расцвела, стала первой красавицей на деревне. Тут-то Марфа Дорофеевна и присмотрелась. Стала часто заезжать, приглашать к себе, особенно в дни приезда Василия Игнатьевича. В итоге стойкость Василия Игнатьевича рухнула, они поженились, увёз он свою Катю в город. Однако Катин нрав и там не иссяк, она быстро освоилась в городе, завела массу знакомых, замкнутость и отчуждённость мужа Василия Игнатьевича, занятого работой и любимыми занятиями, её нисколько не тяготили. В деревню она вернулась тоже с радостью, привезя с собой пополнение из двух чернявых, как и она, сыновей. Третий сын появился уже здесь, значит, был деревенским.