Граница. Россия глазами соседей
Шрифт:
Недаром Северо-Восточный проход или Северный морской путь, как он именуется в России, считается в мире одним из сложнейших мест для прохождения. От Мурманска до Берингова пролива пролегает более трех тысяч морских миль; путь этот разделяет пять морей, каждое из которых является частью Северного Ледовитого океана: Баренцево, Карское, Восточно-Сибирское и Чукотское, а также море Лаптевых. Зимой этот участок покрывают морские льды, из-за чего глубина здесь небольшая и местами составляет не более пяти-шести метров. После множества попыток и почти равного им количества неудач, заканчивавшихся драматическими спасательными операциями, в 1932 году наконец наступил прорыв. Русскому ученому Отто Шмидту удалось преодолеть путь от Мурманска до Тихого океана всего
От честолюбивых замыслов прошлого до наших дней сохранились лишь ветхие покосившиеся постройки, внутри которых на полках и по сей день пылятся тома работ Сталина и Ленина, повсюду стулья, кровати, валяется обувь, разное старье. Иногда на глаза попадается старая пишущая машинка, на которой когда-то составлялись отчеты. После распада Советского Союза большинство метеостанций пришло в упадок, на смену им пришли спутники, однако на некоторых из их по сей день еще живут и работают люди.
Примерно через неделю после начала морского путешествия мы сошли на берег Большого Ляховского – одного их островов Новосибирского архипелага. Рядом с заброшенными постройками 1930-х годов, которые никто не потрудился снести, выросло два новых дома для метеорологов, продолжавших там жить и работать. Предупрежденные о нашем прибытии, они уже ждали на берегу – трое высоких худых мужчин и бледная девушка по имени Аня, чье лицо несколько уродовали очки в круглой оправе. Мы узнали, что ей двадцать два года и что на острове она находится уже пять месяцев.
– Самое ужасное здесь – это скука, – сказала она. – Делать абсолютно нечего. Нет ни Интернета, нет газет, только телевизор, и ничегошеньки не происходит.
Спрятавшись позади Ани, за нами внимательно наблюдали четыре сторожевые собаки. Похоже, они впервые в жизни видели такое количество людей.
– А чем вы занимаетесь после работы? – поинтересовалась я.
Аня пожала плечами:
– Смотрим телевизор. Летом рыбачим. Время от времени гуляем. – Она хохотнула. – Могу вас заверить, ходить здесь особо некуда.
По всему островку разбросаны какие-то инструменты, старые автомобильные развалюхи, брошенные лодки; из-под земли торчали деревянные каркасы уборных, рыбацких сараев и зданий обсерватории. Поверх старых ржавых нефтяных баррелей сложены новые, синего цвета. Круг не только не замкнулся, а перешел в новое тысячелетие.
– А вам здесь не одиноко? – поинтересовалась я, хотя сразу было понятно, что мой вопрос прозвучит нелепо.
– Чем выше зарплата, тем меньше на станции людей, – ответила она и снова пожала плечами. – Недавним выпускникам практически невозможно найти приличную работу в Новосибирске, – добавила она.
Раньше Аня училась по совсем другой специальности, в сфере бизнеса и маркетинга, а теперь получила еще одну профессию – помощника метеоролога. Ее муж Юрий, с тех пор как его назначили смотрителем острова, находился здесь уже два с половиной года. Возвращение затягивалось, поэтому Аня решила бросить учебу и, закончив трехмесячные курсы по метеорологии, отправилась к мужу.
– Самое тяжелое – это пережить зиму, – сказал Юрий. В свои двадцать восемь он выглядел как минимум лет на десять старше. – Здесь постоянный мрак, солнца практически не бывает.
– К тому же здесь наверняка очень холодно?
– Бывают морозы под тридцать пять, – ответил он. – Но это ничего. В Новосибирске тоже холодно.
– Как долго вы здесь пробудете? – поинтересовалась я.
– Теоретически мы можем приезжать домой на ледоколе раз в год, в октябре, но замену нам пока не нашли, поэтому, скорее всего, придется остаться еще годика на два, – ответила Аня.
На другой стороне острова, в нескольких часах путешествия по морю, располагалась еще одна метеостанция. Построенная в 1920-х годах, она была заброшена после развала Советского Союза и теперь стояла в окружении больших и малых построек; из земли торчали поржавевшие гусеницы, и, как обычно, все это находилось в окружении ржавых нефтяных баррелей. Рядом с уборной валялся использованный презерватив. В одном из домов мы обнаружили остатки багета, начатую банку съедаемого плесенью шоколадного масла, открытый пакет с макаронами и несколько DVD. Судя по внешнему виду, хлеб пролежал здесь не более двух недель.
– Собиратели бивней мамонтов, – пояснил Евгений, один из двух наших русских гидов.
– Собиратели бивней мамонтов? – переспросила я.
– Ну да, бивни мамонтов – сейчас большой бизнес! Из-за потепления, наступившего во время последнего ледникового периода, мамонты стали искать убежища на новосибирских островах, поэтому их бивни здесь повсюду. Таяние ледников усиливает эрозию почвы, открывая новые поля, просто усеянные бивнями. Чтобы сюда добраться, некоторые собиратели арендуют вертолеты и корабли, ведь на этом можно заработать большие деньги, можно сказать миллионы. Похоже, что это одно из немногих мест в Арктике, где работа кипит. Разумеется, пограничники и солдаты тоже в деле, ведь речь идет, как я уже сказал, о больших суммах. Эти китайцы такие ненасытные! – рассмеялся Евгений. – Они размалывают бивни в порошок, а потом продают их как лекарство для повышения потенции.
Название «Земля» может ввести не в меньшее заблуждение, чем, например, слово «Гренландия». Я, к примеру, считаю, что для нашей планеты самым подходящим названием стало бы слово «Вода». Иногда море приобретало бирюзовый или зеленый оттенки, сверкая, словно изумруд, а временами казалось бурым. В иные дни оно отливало синевой, со стальным, почти черным оттенком, и показывалось в окружении небосвода из белого золота. Порой граница между небом и морем размывалась, сливая их воедино. Дни ныряли в пурпурные сумерки, и после короткого погружения за горизонт на небе снова появлялось солнце. Пара пожилых французов несла свой пост на мосту, простаивая там с раннего утра до поздней ночи, вероятно, желая дождаться появления морских птиц. Свое занятие они прерывали только ради завтрака, обеда или ужина. Результаты каждого наблюдения заносились в особую клетчатую тетрадку, а затем анонсировались во время заседания птичьего клуба, который проводился каждый вечер в баре. Помимо чаек, которые неотступно следовали за нашим кораблем, достойных внимания пернатых было не так уж много, к тому же большинство уже потянулись в южные края.
После обеда началась качка. Корабль так сильно кренился набок, что удержать равновесие оказалось делом непростым; пенсионеры один за другим валились на пол. Ребра липким желтым поясом сдавила тошнота; морскую болезнь удавалось отогнать только в лежачем положении. Но спокойствие это было недолговечным и растворялось, словно утренний туман. Во время обеда, шатаясь из стороны в сторону, я кое-как сумела приблизиться к своему столику в кают-компании, но корабельный недуг и тут дал о себе знать: каждый второй стул пустовал. Перед кабинетом судового врача выстроилась длинная очередь людей с бледными уставшими лицами.
– Все это ничто по сравнению с Антарктикой, – заметил мой веселый сосед-австралиец.
– По сравнению с Антарктикой это просто воскресная прогулка, – поддакнула его жена.
– Дорогая, а ты помнишь ту ночь, когда мы целых полчаса карабкались вверх по лестнице, а затем обратно, пытаясь добраться до каюты?
– Нас качало так сильно, что приходилось все время цепляться за перила! – засмеялась жена. – Несколько дней нас совсем не кормили! Просто выложили бутерброды для тех, кто был в состоянии до них дотянуться. Чтобы не вывалиться из коек, мы пристегивались двойными ремнями безопасности!