Гравитация

Ганская Юлия

Согласно данным наблюдения, сегодня тут остается лишь один человек. Идеальный момент прямо так и просится в руки. Но, все идеальное очень опасно.

Слишком легко удается справиться с замком. Если бы я не была уверена в том, что никто не знает о наших движениях, я бы решила, что нас ждут. Мы не пользуемся связью, она лишь на крайний случай. Свет маячит где-то далеко за поворотом коридора. Я осторожно наступаю на ногу, чтобы движение больше походило на перекатывание стопы по полу. Пистолет с глушителем словно вплавился в ладонь, наверно я сжимаю его чересчур сильно.

Тишина гулкая, лишенная страха. Это всего лишь дом, дремлющий

поздно вечером. Я медленно крадусь вдоль стен и неожиданно понимаю, что внутри есть кто-то ещё. Это говорят не всё пять чувств, а то самое, шестое, находящееся где-то в коже, как кошачьи вибрисы. Свет приближается, превращаясь в небольшую лампу в маленькой комнате. Около низкого журнального столика стоят мягкие кресла. На декоративной каменной панели — две вазы. Но сама комната пуста.

Ловушка.

Я останавливаюсь, так и не успев оказаться в пределах полосы света. Это спасает меня. Прямо там, где я должна была стоять, сделай я еще один шаг, в стену проходит пуля. Позади меня — тяжелая темная занавеска, прячущая небольшой альков. Сдернув с шеи шарф, я швыряю его бесформенным комком вперед. Из темноты кажется, что кто-то метнулся вглубь, и я успеваю вжаться в стену прежде, чем мимо меня проносятся двое. Пока они сообразят, что их провели, я смогу получить фору в несколько секунд.

Я не успеваю нажать кнопку гарнитуры, чтобы сообщить Бьёрну о проблеме. Темный дом превращается в длинный лабиринт, и я надеюсь, что выход где-то неподалеку. На повороте в еще одну комнату, дверь которой с грохотом отлетает в сторону, я торможу. Позади меня — неизвестные, а впереди, в тени, движение. Отступление отрезается со всех сторон.

В отличии от преследователей мой пистолет не снабжен глушителем, и грохот выстрела оказывается слишком громким в пустом доме. В темноте начинается возня, похожая больше на молчаливую грызню собак, рвущих клочья мяса. Мне кажется, что теперь их трое, и я снова стреляю в этот шевелящийся мрак.

Не пытаясь больше разобраться в происходящем, я отступаю, пригибаясь и держась как можно ближе к стене и подальше от свары. Лучше быть живой, чем бесполезно подохнуть.

Со второго раза мне удается включить связь с Бьёрном, и сквозь шум и звуки драки позади я слышу его голос. Он требует, чтобы я уходила. Так условлено — я не жду его, он не ждет меня. Запасные варианты отхода продуманы, и главное, что требует Бьёрн, это слаженая работа, подчиняющаяся плану. Сейчас я ухожу.

Машина заводится сразу, хотя меня сильно потряхивает, и руки мелко дрожат. Сложно забыть — как это, когда прямо над головой с омерзительным звуком проходит пуля. К смерти нельзя привыкнуть, сколько бы она не оказывалась рядом. Я еду и вслушиваюсь в тишину, царящую пока не только в машине, но и в наушнике. Бьёрн молчит, и это меня дергает, как больной зуб.

Он включается только через пятнадцать минут. Слышно неровное дыхание, и затем — голос. Я действительно рада слышать его живым и сдержанно злым. — Я скоро буду, — говорит Бьёрн. Сложно понять — что его снова раздражает, но то, что мы живы и здоровы, если не психически, то хотя бы телесно — уже хорошо.

Мы встречаемся в небольшой забегаловке на обочине дороги. Я кутаюсь в куртку, которая почему-то никак не может согреть меня. Адреналиновый выброс пошел на спад, и теперь тело дает ответную реакцию. Знобит так, словно окунулась в прорубь. Глядя на приближающегося Бьёрна, я размышляю — сколько времени понадобилось ему на войне, чтобы перестать обращать внимание на смерть?

— Он был там? — Спрашиваю я, когда Бьёрн опускается напротив меня. Он кивает.

— Не один, — добавляет Бьерн, — кажется, что нас ждали.

— Мы не могли допустить ошибки, — это исключено, поэтому я не сомневаюсь, когда возражаю. Бьёрн пожимает плечами. Мы оба устали. Бьёрн трет лицо руками, пытаясь стряхнуть с себя оцепенение. Впереди ещё дорога обратно. Он может молчать или отрицать, но в доме была расставлена ловушка. И ставил её Гаспар либо на нас, либо на тех, кто оказался там вместе с нами.

Глава 26

Раньше мы позволяли себе размышлять, оценивать свои эмоции. Сейчас времени на это больше нет. Происшедшее дает понять, что всё гораздо опаснее, чем казалось прежде. Бьёрн исчезает куда-то, отделавшись скупой фразой о необходимости своих дел, едва мы только успеваем перевести дух и поспать каких-то три — четыре часа. Грязь и слякоть на улице позволяют не особо переживать за номера машины, но на всякий случай я отгоняю её в безымянный склад мусора, где привожу её в порядок и скручиваю номера.

Мой отец вытаскивал меня много раз из добрых рук полиции. Я была черной овцой в приличной семье, бессовестной и лишенной понимания того, что может делать воспитанная женщина, а что — нет. Я не пыталась объяснить тот факт, что меня не устраивали диктуемые всем законы, что они казались мне хитрыми лазейками, в которых застревало добро, но проскальзывало зло. Но это было позже. А сперва мне просто нравилось головокружительное ощущение приключения. Все считали, что я отбилась от рук, сестра — что я плохо кончу. А вот родители. Иногда мне казалось, что сквозь их неодобрение и расстройство проскальзывает улыбка. Наверно, они, в какой-то мере, считали меня просто сорванцом, заменой желанному, но не получившемуся сыну. Сейчас я думаю, что они ни в коем случае не одобрили происходящее. Игры с законом и игры со смертью — вещи разные.

Дверь в квартиру была приоткрыта, всего лишь маленькая щель, незаметная с первого взгляда. Достаточно для того, чтобы понять, что внутри кто-то есть. Ждать Бьёрна можно было долго и бессмысленно. Рано или поздно в коридор выйдет кто-то из жильцов, и всё может перейти в нежелательные последствия. Я осторожно отворила дверь, стараясь не упускать ничего из вида.

Вторгшийся гость полусидел на полу возле двери в ванную. Он слышал мои шаги, но даже не повернулся. Одна рука висела под неправильным углом как плеть. Второй мужчина пытался заклеить рану под ключицей, где под грязью из смешавшейся старой и свежей крови была непонятна глубина повреждения. На полу вокруг гостя валялись выпавшие из шкафа бинты и лекарства.

Рубашка заскорузла от крови, часть её превратилась в лохмотья. Очевидно, что он отодрал несколько кусков ткани, чтобы попытаться смастерить давящую повязку. Кажется, когда я вошла, ему почти удалось прилепить широкий пластырь. Недостаточно для гемостаза, но вполне сошло бы для минутной передышки. Оружия у него не было. Да и будь оно, вряд ли Гаспар смог им воспользоваться — вывернутый сустав делал руку бесполезной.

Он не поднимал головы, но и не шевелился. Просто прижимал кулак к ране, пластырь на которой начинал слегка розоветь. Грязные, спутанные волосы падали на лицо и прятали его за своими косыми тенями, но выражение подавляемой боли скрыть не могли.