Граждане
Шрифт:
— Интеллигент с замашками индивидуалиста и либерала, — спокойно определил Свенцкий. — А при всем том человек неплохой, — добавил он себе под нос.
— Попробуйте убедить в этом профессора Постылло! — сердито бросил Сивицкий.
Больше из него ничего не удалось выжать. Под конец он заговорил тоном официальным — видимо, пожалел о своей откровенности. После его ухода мальчики остались втроем в пустом классе. Они только молча переглядывались. Антек смотрел в окно на школьный двор.
С этого дня на уроках Дзялынца царила враждебная, гнетущая тишина. Зетемповцы предписали классу новую линию поведения: вежливое, настороженное безразличие, которое трудно было поколебать. Когда Дзялынец мерными и легкими шагами подходил к кафедре, класс вставал молча. То
Антек ночью часто просыпался оттого, что видел во сне лицо Дзялынца, и невольно сжимал кулаки. Вид этого ненавистного лица и ощущение присутствия врага держали его в постоянном напряжении. Днем он думал о Дзялынце спокойнее. Дзялынец не впервые задевал зетемповцев. Между ним и этими учениками вот уже три года шла молчаливая «холодная война». В свои блестящие по форме лекции он очень ловко вставлял язвительные, но осторожные намеки на современные события, и тогда реакционер Кнаке смотрел ему в глаза с догадливой усмешечкой. В такие минуты Антек задыхался от бессильного бешенства. Он переглядывался с Вейсом и Свенцким, и все трое сжимали кулаки под партами.
Что нужно делать? Правильно ли они поступают? Идя в школу, Антек горбился, словно под тяжестью лежавшей на нем ответственности. Он боялся сделать промах, — и в то же время вопрос о Дзялынце висел над ним, и мучило сознание невыполненного долга. Он искал в памяти подходящие высказывания Ленина и Сталина: ведь им обоим, наверное, знакомы были такие случаи. «Враг только на время отступил, — думал Антек. — Он ждет, притаился и ждет, чтобы мы поскользнулись…» С врага надо не спускать глаз. Только бы не сделать неверного шага!
Антек был уверен, что в школе у них действуют враги новой жизни, но не представлял себе ясно, как они связаны между собой. Есть ли связь между замаскированной, почти неуловимой работой Дзялынца и поведением Кнаке или Тыборовича? А «благочестивое братство», которое потихоньку пропагандирует ксендз Лесняж? (Такие, по крайней мере, ходили слухи.) Если это правда, можно ли смотреть на такие вещи сквозь пальцы? Антек неоднократно заводил об этом разговор с Ярошем. Но Ярош не выказывал никакого удивления. Не поднимая головы от своего блокнота, он отвечал, что не надо думать, будто враг уже так легко отказался от попыток действовать хотя бы тайно. А один раз Ярош сделал Антеку замечание, что зетемповская ячейка в первую очередь должна заниматься разъяснительной работой среди учеников.
— А педагогов предоставьте нам, — сказал он с расстановкой, приглядываясь к Антеку из-под тяжелых век. — Профессор Сивицкий объяснил вам ваши обязанности. Организация Союза польской молодежи существует в школе не для того, чтобы проверять учителей. Вот недавно вы заварили кашу, а расхлебывать ее пришлось нам!
Антек принужден был все это выслушать, стиснув зубы. Похоже было, что дирекция и партийная организация школы намерены отныне держать зетемповцев в ежовых рукавицах. Лешек Збоинский, услышав эту новость, взбеленился и объявил, что нужно махнуть рукой на дирекцию и сообщить обо всем происшедшем в Отдел государственной безопасности. Но Кузьнар и Свенцкий решительно отвергли его идею. С чем они пойдут туда? Заявят, что Дзялынец ложно истолковал
— Крошка, у них там есть заботы поважнее, — смеясь возражал Лешеку Свенцкий.
Слова Яроша смутили Антека тем более, что в них было много справедливого. Среди школьников часто наблюдались хулиганские выходки. В десятом «Б» один ученик приходил на уроки пьяный. Из библиотеки беспрестанно пропадали книги: проверка показала, что за месяц в среднем исчезает пять книг, и главным образом таких, которые трудно найти в магазинах. Видно, воры были библиофилы и не брали, что попало. Среди тех, кого подозревали в кражах, было и два зетемповца. А однажды вся школа содрогнулась от ужаса: сторож Реськевич нашел утром в классе мертвого, обугленного чижика в клетке. Его, должно быть, сожгли живьем: в клетку была напихана бумага, и сверху ее прикрыли мокрой половой тряпкой. Маленький Видек из восьмого «А» рассказал Антеку, что накануне нечаянно подслушал разговор трех учеников, и один из них сказал смеясь: «Когда он испечется, мы его спрыснем водой». — Этому ученику Антек и Свенцкий учинили допрос, и он сознался и назвал двух других. Один из них был зетемповец Ганьц…
По этому случаю было созвано общешкольное собрание членов ЗМП и Антек произнес длинную речь. После него выступали по очереди все активисты и говорили, что это зверство покрыло позором зетемповскую организацию. Сивицкий, присутствовавший на собрании, упрекнул актив в плохой культурно-просветительной работе. — Занимайтесь своим прямым делом! — гремел он с кафедры в лекционном зале. — Каждый зетемповец несет ответственность за всех своих товарищей, и членов и не-членов ЗМП.
С тех пор Антек окончательно потерял покой. Если каждый отвечает за всех, то на нем, председателе бюро, лежит самая большая ответственность! Через несколько дней Кнаке, столкнувшись с ним в раздевалке, сказал ему: — Ну, поздравляю тебя, Кузьнар, с успехами твоего воспитанника! Может, ты и теперь скажешь, что виноваты мы?
— Да, вы! — крикнул Антек. — Вы всюду распространяете заразу! — Он повернулся к Кнаке спиной и ушел.
В воскресенье он отдал Видеку свой билет в Новый театр на «Вольный ветер» и весь день просидел дома. Роясь в ящике стола, нашел вырезанное из газеты письмо к президенту от недавно происходившего всепольского съезда школьного актива ЗМП: «Мы обещаем улучшить свою работу, чтобы увеличить наш вклад в дело воспитания нового поколения поляков, строителей и граждан социалистической отчизны…»
А новая неделя принесла Антеку новые заботы. Нужно было побеседовать с Арновичем, который заявил, что не может больше оставаться вне зетемповской организации. «Вы не имеете права валить на меня отцовскую вину», — говорил он с пафосом, весь дрожа от волнения. Антек не мог сразу дать ему решительный ответ, и Арнович расплакался. Вопрос поставили на бюро, и Стефан Свенцкий выступил с резким протестом: он сказал, что после всех недавних событий следует принимать в ЗМП с еще более строгим отбором. Антеку жаль было Арновича, но и он высказался за то, чтобы отложить вопрос о его приеме. А на другое утро пожалел об этом и, подходя к школе, невольно замедлил шаг: Арнович уже, наверное, ждал ответа.
Как он ни медлил, а в школу пришел слишком рано: в коридоре было еще тихо, и только в остекленном фонаре несколько учеников повторяли вместе уроки. Реськевич, бренча ключами, отпирал учительскую. Во всей школе пахло линолеумом, и к этому примешивался еще какой-то другой, неопределенный запах, который вот уже сколько лет встречал Антека на пороге школы.
Двери одиннадцатого класса «А» были закрыты. Антек нажал ручку и, по принятому у школьников обычаю, быстрым и ловким движением, с «шиком» метнул свой портфель так, чтобы он, пролетев над партами, упал прямо на его место. Редко случалось ему промахнуться. Раздался глухой стук — и только в эту минуту Антек заметил, что он в классе не один: на последней скамейке сидело несколько учеников. Они шарахнулись в разные стороны, и Антек увидел испуганную физиономию Тыборовича, который пытался спрятать под парту какую-то бумажку.