Гражданин мира, или письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на востоке

Голдсмит Оливер

Чжоан, пораженный красотой женщины, все же не мог удержаться от улыбки, потому что очень уж спешила вдова с замужеством. Утаив, однако, причину веселости, он учтиво пригласил даму в гости, прибавив, что у него есть жена, которая сумеет смягчить ее горе сочувствием. Когда они уже были дома, Чжоан, улучив минуту, рассказал Ханси о том, что видел, прямо сказав, что опасается, как бы и ему не выпала такая доля, случись милой супруге пережить его.

Трудно описать, как негодовала Ханси по поводу столь низкого подозрения. И так как ее любовь к мужу была не только сильна, но и чрезвычайно чувствительна ко всему, Ханси ответила на его подозрения слевами, укорами, грустными взглядами и сетованиями. Досталось и вдове: Ханси объявила, что ни за что не проведет ночь под одним кровом с негодяйкой, которая способна на такое

постыдное непостоянство. Словом, несмотря на холодную ночь и непогоду, гостье пришлось искать себе другое пристанище; Чжоан не хотел перечить жене, и Ханси настояла на своем.

Не прошло и часа после ухода вдовы, как в дверь постучался бывший ученик Чжоана, пришедший навестить наставника, которого не видел много лет. Приняли его весьма гостеприимно и усадили за стол на самое почетное место. Вино лилось рекой. Чжоан и Ханси не скупились на знаки взаимной привязанности и полного примирения. Ничто, казалось, не могло сравниться с их счастьем; муж был так нежен, а жена так покорна, что, глядя на них, мало кто им с грустью не позавидовал бы. Но тут их счастью пришел внезапный и роковой конец. С Чжоаном случился апоплексический удар, и он бездыханный упал на пол. Все попытки вернуть его к жизни оказались тщетными. Сначала Ханси была безутешна, но через несколько часов нашла в себе силы прочесть завещание покойного. На следующее утро она уже повела разумные речи, мудро превозмогая свое горе, на второй день сумела утешить молодого ученика Чжоана, а на третий они без дальних околичностей решили пожениться.

В доме утихли рыдания, тело Чжоана сунули в старенький гроб, который поставили в убогой каморке и бросили без присмотра до того часа, когда закон разрешал погребение. Тем временем Ханси и юный ученик надели самые дорогие одежды, невеста украсила нос огромным драгоценным камнем, а ее возлюбленный облачился в самый роскошный наряд своего усопшего учителя, приклеив накладные усы, которые свисали до самого пола. Наступил долгожданный час свадьбы. Родственники радовались близкому счастью новобрачных. Весь дом был в огне светильников, которые источали тонкий аромат и сияли ярче полуденного солнца. Во внутренних покоях Ханси с нетерпением поджидала молодого мужа. И вдруг в смятении и страхе вбежал слуга и сообщил, что с женихом случился глубокий обморок, который обернется смертью, если не раздобыть сердце недавно умершего человека и не приложить к его груди. Услышав эту весть, Ханси, подобрав одежды, схватила молоток и кинулась к гробу, решив воспользоваться сердцем мертвого мужа ради спасения живого. Она так сильно била по крышке гроба, что оторвала ее после двух-трех ударов, но покойник, доселе лежавший без движения, внезапно зашевелился. Ханси в ужасе выронила молоток, а Чжоан поднялся из гроба, не понимая, что с ним произошло, почему его жена так разодета и отчего она так изумлена. Он прошелся по комнатам, удивляясь их пышному убранству. Однако он недолго пребывал в неведении, так как домашние поспешили рассказать ему все, что произошло после того, как он лишился чувств. Не веря своим ушам, он кинулся на поиски Ханси, чтобы услышать правду из уст жены или укорить ее за неверность. Но Ханси предупредила его упреки: не снеся позора и разочарования, она вонзила себе в сердце нож, и Чжоан нашел лишь ее окровавленное тело.

Чжоан, как истинный философ, не стал предаваться чрезмерному отчаянию, а счел за благо стойко перенести утрату, и, починив гроб, в котором покоился сам, положил в него неверную жену, а чтобы не пропало свадебное угощение, в тот же вечер женился на вдове с большим веером.

И поскольку оба заранее узнали слабости друг друга, они умели прощать их в супружеской жизни. Так прожили они согласно много лет, и, не ожидая блаженства, были довольны тем, что обрели.

Прощайте.

Письмо XIX

[Как англичане обходятся с неверными женами и как с ними обходятся

русские.]

Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,

первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.

Вчера мне нанес визит господин в черном, сопровождавший меня по Вестминстерскому аббатству. После чая мы решили погулять в окрестностях города и отдохнуть на лоне природы, которая вновь начинает облекаться в зеленый наряд. Однако в предместье нам преградила путь толпа, которая обступила супружескую пару, ссорившуюся так громко и яростно, что нельзя было разобрать ни единого слова. Зеваки радовались перебранке, которая, как после выяснилось, разгорелась между аптекарем Какафаго и его благоверной. Насколько можно было понять, доктор, зайдя на половину жены без предупреждения, застал там джентльмена при обстоятельствах, не вызывающих ни малейшего сомнения.

Будучи ревнителем чести, доктор решил сразу же отомстить за столь наглое оскорбление и, схватив с каминной доски ржавый мушкетон, прицелился в осквернителя супружеского ложа и спустил курок. Негодяй, конечно, получил бы пулю в лоб, если бы не оказалось, что мушкетон уже много лет как никто не заряжал. Кавалер удрал через окно, а дама, превосходно изучившая нрав своего супруга, тотчас затеяла с ним перебранку. Муж был вне себя от гнева, жена вопила что есть мочи; на шум сбежалась толпа, но не для того, чтобы помирить их, а чтобы позабавиться их ссорой.

– Увы, - сказал я своему спутнику, - что станется с несчастной женщиной, уличенной в измене? Поверьте, я жалею ее от всего сердца: ее муж, полагаю, ее не пощадит. Сожгут ли ее заживо, как заведено в Индии, или отрубят ей голову, как в Персии? Будут сечь бичами, как в Турции, или обрекут на вечное заточение, как у нас в Китае? Объясните мне, как карают за такой проступок английских жен?

– У нас никогда не наказывают оступившуюся даму, - ответил мой собеседник, - за все расплачивается муж.

– Вы, разумеется, шутите!
– прервал я его.
– Я чужеземец, а вы насмехаетесь над моим невежеством!

– Я и не думаю шутить, - отвечал он.
– Доктор Какафаго застал жену на месте преступления, но, поскольку у него нет свидетелей, он ничего не сможет доказать. А потому ему придется просто отправить ее к родственникам, причем выделив ей часть своего дохода.

– Невероятно!
– воскликнул я.
– Мало того, что ей позволяют жить отдельно от предмета ее ненависти, так он еще обязан давать ей деньги, дабы она не пала духом.

– Вот именно, - сказал мой собеседник, - а вдобавок все будут называть его рогоносцем. Мужчины станут смеяться над ним, дамы - жалей" его, и даже самые близкие друзья не смогут сказать в его оправдание ничего кроме:

"Бедняга никому не делал зла".

– Погодите!
– прервал его я.
– Неужели никак нельзя наказать изменницу? Неужели у вас нет исправительных домов для таких особ или другой кары за такое преступление?

– Милейший!
– с улыбкой заметил мой собеседник.
– Да если бы к каждому, кто был повинен в подобном проступке, относились бы так сурово, то половине королевских подданных пришлось бы сечь другую. Признаюсь, дорогой Фум, будь я на месте английского супруга, то больше всего на свете остерегался бы ревновать или совать нос в дела жены, если ей было бы угодно держать их в тайне. Допустим, я уличу ее в неверности, что из этого воспоследовало бы? Если я спокойно проглочу оскорбление, надо мной будут смеяться только она и ее любовник, а если я, наподобие трагического героя, примусь громогласно сетовать, то стану посмешищем всего света. А посему, уходя из дому, я непременно сообщал бы жене, куда я иду, дабы ненароком не встретить ее где-нибудь с любезным ее сердцу обманщиком. По возвращении же я всегда стучал бы в дверь на особый манер и вдобавок, неторопливо подымаясь по лестнице, предупреждающе кашлял бы раза четыре. Я ни за что на свете не стал бы заглядывать к ней под кровать или за занавески, и даже случись мне узнать наверное, что тут прячется капитан, я, невозмутимо прихлебывая холодный чай, принялся бы в самом почтительном тоне рассуждать об армейских чинах.

Мне кажется из всех народов наиболее мудро при подобных обстоятельствах ведут себя русские. Жена обещает мужу никогда не попадаться на нарушении обета верности, а он обещает без малейшей злобы избить ее до полусмерти, если она все-таки на этом попадется. Словом, каждый из них знает заранее, что его ждет при таких обстоятельствах. Жена грешит, принимает обещанные побои, потом вновь обретает расположение супруга, и все начинается сначала.

Посему, когда русская девица собирается замуж, ее отец, держа в руке палку {1}, спрашивает жениха, берет ли он эту деву в жены, на что тот отвечает утвердительно. Тогда отец трижды поворачивает невесту кругом и трижды легонько ударяет ее палкой по спине, приговаривая: