Гражданин начальник
Шрифт:
– Надо сделать так, чтобы у него такой возможности не было.
Заварзин помолчал, посмотрел на свои ладони, поднял глаза на Голдобова.
– Вы уверены, что я вас правильно понял?
– Нам ничего не остается. Мотоцикл должен исчезнуть... Как и его хозяин. Нам ничего не остается. Уж если Пафнутьев дал нам время... Грех не воспользоваться.
– Воспользуемся, – обронил Заварзин. – Хотя... Возможны варианты.
– Какие?
– Надо кое-что прикинуть. Мне не дает покоя ночной гость. Кто это был? Случайный грабитель? Но целы все замки... Все комплекты ключей на месте...
– Вывод?
– Не на крючке ли я, Илья Матвеевич... Вот что меня смущает.
В этот момент дверь открылась и вошла секретарша. Она молча остановилась в отдалении, ожидая разрешения говорить. Голдобов знал, что так просто она не зайдет, когда Заварзин в кабинете.
– Что случилось?
– Звонят из прокуратуры... Следователь Пафнутьев.
– Что ему нужно?
– Хочет поговорить.
– Нет меня. Так и скажи – нет. И в ближайшие дни не будет. В командировке я. Все.
Но не успела секретарша выйти, Голдобов остановил ее.
– Постой! – Он несколько мгновений сидел набычившись, потом сонно посмотрел в окно, снова поднял глаза на Жанну. – Соедини.
– Правильно, – кивнул Заварзин. – А то потом думай – зачем звонил, что имел в виду.
Голдобов с некоторой опасливостью взял трубку, подержал на весу, как бы прикидывая на вес.
– Слушаю, – сказал он значительно и с долей раздраженности, как может сказать человек, которого оторвали от важного дела.
– Илья Матвеевич? – Голос Пафнутьева, смазанный динамиком, прозвучал в кабинете неожиданно громко. – Приветствую вас! Что хорошего в жизни?
– Простите... С кем имею честь? – Голдобов решил сразу поставить нахала на место.
– О, виноват! Мне показалось, что секретарь доложила... Следователь Пафнутьев из прокуратуры. Павел Николаевич, с вашего позволения. Занимаюсь расследованием убийства Николая Константиновича Пахомова. Надеюсь, это имя вам известно?
– Чем могу быть полезен?
– Видите ли, Илья Матвеевич, нами проделана большая работа, пришлось поговорить со многими людьми... Надо бы и с вами увидеться.
– Телефона недостаточно?
– Дело в том, что нужно составить протокол, подписать его, оформить соответствующим образом...
– Протокол чего?
– Протокол допроса.
– Вы собираетесь меня допрашивать?
– Придется, Илья Матвеевич.
– В качестве кого? Надеюсь, не обвиняемого?
– Что вы! Моя мечта довольно скромная – в качестве свидетеля.
– Но меня не было во время убийства в городе.
– Да, я знаю, вы были в Сочи, отдыхали, как говорится, под солнцем юга. Завидую! А если и присутствовали здесь, то только мысленно. Но, видите ли, убит давний ваш друг... Мне говорили, что у вас с ним были добрые отношения, вы хорошо знакомы с его женой... Она, кстати, была у нас сегодня и дала весьма интересные показания. С документами приходила, с письмами покойного мужа.
– С какими письмами? – спросил Голдобов и тут же пожалел об этом. Но уж больно многословно говорил Пафнутьев, как-то угодливо говорил, все время нестерпимо хотелось его перебить, а когда упомянул о письмах, Голдобов не сдержался.
– Да и не письма, в общем-то, так, черновики, наброски... То, что после мужа осталось... Так вот, надо бы нам с вами поговорить. Сегодня я подписал повестку одному вашему приятелю... Заварзин его фамилия. Жду его завтра с утра.
– А он какое отношение имеет к убийству?
– Видите ли, Илья Матвеевич, есть убедительные данные, что он частенько подвозил жену Пахомова на своем лимузине, надо полагать, они хорошо знакомы, плотно, как говорится. Вы, может быть, не поверите, но все ее соседи в один голос уверяют, что Заварзин – ее любовник, с вашего позволения.
– Любовник с моего позволения? – взревел Голдобов.
– Нет... С вашего позволения – это у меня проговорочка такая, от робости, Илья Матвеевич... А кроме того, Лариса Пахомова часто ездила с вами в командировки... Некоторые утверждают, что без производственной необходимости. Тут все так перепутано, что без вас, боюсь, и не разобраться. Кстати, я сегодня был в кооперативе, которым руководит этот самый Заварзин. Странное, должен вам сказать, заведение, очень странное. Ну да ладно, разберемся. Так что вопрос, Илья Матвеевич... Когда сможем увидеться?
– Даже не знаю, что и сказать... Боюсь, что в ближайшее время не смогу. Очень много работы.
– Может быть, я подъеду? Назначайте, готов в любое время, даже в нерабочее.
– Не знаю, не знаю... Я вообще не уверен, что смогу сказать что-то полезное.
– Не беспокойтесь, Илья Матвеевич, позвольте уж об этом судить мне, – сказал Пафнутьев все с той же предупредительностью, но фраза получилась весьма дерзкая, и Голдобов сразу это почувствовал.
– Не понял?
– Я сказал, уважаемый Илья Матвеевич, что не надо беспокоиться о том, принесут пользу ваши показания или окажутся бесполезными. Поскольку я ищу убийцу и у меня есть все основания полагать, что найду, то я бы хотел среди многих томов уголовного дела видеть и ваши показания. Тем более, уважаемый Илья Матвеевич, что у меня в деле копии всех писем, которые Пахомов рассылал во многие инстанции. А в этих письмах частенько упоминается ваше имя, причем в таком смысле, что возникают разные мысли.
– Какие же мысли у вас возникают?
– С удовольствием поделюсь с вами, уважаемый Илья Матвеевич, когда вы придете по моей повестке в прокуратуру.
– Вы уверены, что я приду? – хмыкнул Голдобов.
– А как же, Илья Матвеевич! А как же! Я просто хотел посоветоваться, когда удобнее... Но раз такого часа нет, то думаю, повестка освободит вас от непосильных служебных обязанностей.
– Почему вы решили, что они для меня непосильны? – прорычал Голдобов.
– Простите, сорвалось. И потом... Если уж вы не можете выкроить часик для столь важного дела, как разоблачение убийцы близкого человека... Согласитесь, моя оплошность простительна. Не судите строго, Илья Матвеевич.
– Мне не нравится, как вы со мной разговариваете!
– О, Илья Матвеевич! Как вы правы! Как проницательны! Должен признаться – очень мало людей на белом свете, которым нравится, как я с ними разговариваю. Так ли уж удивительно, что и вы не попали в их число. Такова работа. Когда же мы встретимся, Илья Матвеевич?
– Я подумаю. Мой секретарь позвонит вам.
И Голдобов положил трубку, с силой вдавив ее в аппарат.
– Хамло! – сказал Заварзин с такой злостью, будто Пафнутьев разговаривал с ним столь дерзко и непочтительно.