Гребаный саксаул
Шрифт:
Потом сказали, что это - главный бухгалтер завода.
Подъезжая к Чимкенту начался снегопад. Автобус буксовал, мы толкали его, потом пили водку, снова откапывали.
Водка была теплая, от неё тошнило. Закуска плыла перед глазами. Я смотрел на главбухшу и читал ей стихи:
Скука... Скука...
Гармонист пальцы льет волной.
Пей со мною, паршивая сука,
Пей со мной.
– Оставь её в покое. Неудобно...Ссадят.
– Водка есть?
– спрашивал я своих попутчиков.
– Наливай!
Излюбили тебя, измызгали -
Невтерпеж.
Что ж ты смотришь так синими брызгами?
Иль в морду хошь?
Как бы ни было к ночи добрались до Чимкента. Мы были вымотанные и пьяные. Естественно, что в никакую часть я не поехал.
В доме Идриса мне постелили на жёстком диване, и я долго скрипел пружинами, пытаясь представить, что меня ждёт в части. Проснулся рано. Блеклый сумрак заливал комнату. В зале гулко били часы.
Утром, мы чинно пили чай. Мать Идриса положила на стол лепёшки. К ним желтое масло. Конфеты.
Во дворе злым голосом залаяла собака. Пришёл друг Идриса, по имени Саня. От него пахло марихуаной.
Я сказал, что мне пора.
– Понятно, - сказал Саня. – Есть такая профессия… Конопли с собой дать?
– Я не травлюсь,– быстро ответил я.
– Спортсмен, веду здоровый образ жизни.
– Лучше дай денег.
– Понятно!
– ухмыльнулся Саня, - но денег не дам. Всё равно отберут, или дембеля или офицеры. Потом обязательно напьются и подорвут оборонную мощь СССР.
Идрис объяснил, как добраться до части. Мы попрощались.
Через полчаса я понял, что заблудился.
Набрел на какого-то старика, сидевшего у ворот дома.
Спросил, как пройти к авиационной части? Старик ответил как то странно:
– Иди на лай собаки, сынок, а не на вой волка. В общем два квартала прямо, потом налево до остановки. Любой автобус, остановка «Горка».
* * *
Курорт я себе представлял немного иначе. Над частью стояли тяжёлый гул и грохот. Взлетающие «МиГи» и «Сушки» врубали форсаж и исчезали в грохочущем небе. Шли полёты.
Я доложил о прибытии дежурному по части. Он махнул мне в направлении казармы.
Я поправил лямку вещмешка и распахнул скрипучую дверь казармы, похожей на барак.
Зашел к старшине. Доложил. Отдал ему аттестаты. Затем направился в кубрик.
Первый, кого встретил был Андрюха Ильченко. Он ползал между кроватями с тряпкой, профессионально замывая грязь.
Я поздоровался. Андрюха
Я оказался невольным свидетелем его слабости. С этого момента он стал меня ненавидеть.
Часть была как часть, как и большинство советских батальонов, полков, дивизий. Среди срочников преобладали плохо говорящие по-русски азиаты, и гордые самолюбивые кавказцы. Азиаты боялись офицеров и мечтали о работе «хлэбарэзом». Горцы вообще никого не боялись и работать не хотели. Каждый из них стоял за другого, словно все они были братьями.
«Деды» ходили ухоженные, выстиранные и отглаженные. Молодёжь с грязными шеями, руками и ушами. Поголовно все: узбеки, таджики, кавказцы, русаки, «старики» и «молодёжь» грезили дембелем.
Ночью, после отбоя, казарму заполняла вонь смердящих портянок и миазмов, извергаемых солдатскими кишечниками.
Поспать в первую ночь мне не дали.
Около двенадцати ночи закончились полёты. Меня разбудил удар сапога по спинке кровати.
Я поднял голову. Перед кроватью стоял нетрезвый субъект с сержантскими лычками.
– Кто такой, почему не докладываешь?
– А ты кто такой?
– Я старшина роты.
– Не физди, сержант. Старшине я доложил.
– А ну встал!
Я встал. Одел галифе и сапоги. В кубрик уже подтягивались зрители.
– Упал! Отжался.
Я, молча, ударил его в челюсть.
Сержант перелетел через кровать. Ноги, обутые в начищенные кирзовые сапоги торчали из-под кровати. Стало тихо. Хлопнула дверь. В расстёгнутых шинелях, грохоча тяжёлыми сапогами, по коридору прошли несколько солдат. Они остановились перед кубриком. Взглянули на лежавшего сержанта.
– Кто тут из Новороссийска?
– Рыжий ефрейтор повернулся ко мне, - Ты?
– Я из Новосибирска.
– Жалко, - сказал он. Ну да ладно. Если что обращайся. Я Мишка Беспалов, из полка.
Беспалов с коллегами ушли не попрощавшись.
Кто-то из них бросил поднимающемуся сержанту:
– Говорили тебе, Савоська, не беспредельничай!
С тех пор меня почти не трогали. Кое с кем из дедов я даже подружился. Среди них были совсем неплохие парни. Но с сержантом Савостиным мы друзьями так и не стали. При случае он не упускал возможности на меня наорать, но в драку не лез.
В ленинской комнате незнакомый старшина-сверхсрочник рисовал портрет. Делал это он очень своеобразно. С какого-то старого портрета он снял часть краски и сверху нанёс новую. Через слой краски проглядывало лицо, отдалённо напоминающее профиль самого художника.
Сверхсрочник спросил:
– Узнаёшь?
Сказать бы честно: «Да фуй его знает! Чурка какой-то…» Но, скорее всего где-то в глубине души я всё-таки был интеллигентом и поэтому произнес что-то туманно-обтекаемое: «Возможно...наверное...скорее всего...»