Грех жаловаться
Шрифт:
Наташа отложила книгу, подумала и поняла, что надо сделать для Жени.
Наташин деверь Валя – на два года младше Жени – принадлежал к разновидности слабых мужчин, которые хотят казаться сильными. Валя был довольно высокого роста, кудрявый, выше Жени почти на голову, с годами они становились все меньше похожи на братьев. Зачем-то Валя отращивал усы. Наташа с Женей так и не разобрались, кем он работает, Валя обижался, но понятно объяснить не мог. Проектирование, программирование – что-то такое, частые командировки. Когда Женя спрашивал Валю о работе, тот злился, кричал, что брат не интересуется его жизнью, задает вопросы из вежливости, все такое. Валя любил пиво,
В командировках Валя утешался проститутками – как-то Наташа подслушала их с Женей разговор. Валя рассказывал, как ездил в Челябинск и как ему в номер звонили барышни: «С девушкой отдохнуть не желаете?» – и оказалось, вовсе они не проститутки, а студентки мединститута, шестьсот рублей за час, – но Женя его перебил – стыдно слушать. «С кем мне делиться, как не с тобой?» – удивился Валя.
На смерть брата он отозвался всем существом: ходил по округе, приставал к компаниям подростков, узнавал, кто у них в Мытищах продает наркотики, ездил к следователю, добивался, чтобы его, Валю, тоже признали потерпевшим. Но Валя был сентиментален, надолго его не хватило. Самое печальное: Женя погиб как будто по их с Ингой вине – предстояло записать публичное пение Владика под гитару, понадобилась же камера именно тогда! Они, кстати, ждали большего сочувствия со стороны Жениных друзей – его могли убить у любого подъезда.
Инга плохо выступила на похоронах, да и потом: Женя был неудачником, к этому шло, вряд ли его убили просто так. Супруги покричали друг на друга, и Валя объявил, что перебирается в гостиную, Инга называла ее «залой», – будет держать траур. Но и этого ему сделать не удалось.
Наташа сосредоточилась и позвонила Вале:
– Мне тебя надо кое о чем попросить. Давай, приезжай. Только один.
В тот же вечер Валя сидел на ее кухне и с удивлением слушал.
– Понимаешь, Валя, я еврейка. – Валя сделал неопределенное движение, не утешить ли ее он хотел? – Мы евреи – народ Книги и продолжаем жить как бы в библейские времена. – Все это далеко выходило за рамки того, чего он мог ждать от Наташи. – У нас принято, понимаешь, принято – я не прошу тебя о чем-то экстраординарном… когда умирает бездетный брат, то другой брат помогает вдове завести ребенка, понимаешь? Отнесись к этому как к делу, не пей пива. Я тебя прошу помочь мне зачать ребенка. Чего ты молчишь?
– Нет проблем, Наташка, – вдруг ухмыльнулся Валя и встал.
То ли помешала его фамильярность, то ли Наташа не ожидала такого безусловного согласия, но пауза стала чуть продолжительнее, чем надо, и Валя остановился.
– Нет, нет, пойми, Валя, ты это делаешь для Жени, это будет его ребенок. Ты не думай, я не собираюсь получать удовольствие.
«Ну, это от тебя не зависит», – злорадно подумал Валя и решил обидеться:
– Я всегда был тебе неприятен.
– О, Господи, да при чем тут приятен-неприятен! Давай просто выполним то, о чем в Библии написано.
– Знаешь, ребенок, то да се, дело серьезное, – он испугался. – Мне надо поговорить с Ингой.
– С Ингой? – удивилась Наташа. – С каких это пор?
– Да, да, зуб даю, она поймет, – забормотал Валя. – Инга хорошая, вам надо чаще встречаться, и к Жене она хорошо относилась. Ну, в общем, не хуже, чем ты к нам.
Последнее было правдой. «Эх, почти вышло, какой остолоп! – думала Наташа. – Зря не посоветовалась с отцом Яковом».
Между тем Валя поговорил-таки с Ингой. Выбрал момент – когда был пьяноват – и рассказал про обычаи евреев. Инга принялась плакать.
– Ничего особенного, я же говорю, это древний народ, у них принято…
– Ах, вот оно как?! – заорала Инга. – С каких это пор мы стали знать, что у них принято? Бешенство матки у твоей Наташечки – только и ищет, кто бы ее схватил за целлюлит! Давай, давай, они, говорят, очень страстные, евреечки, видел, какая она волосатая?!
– Ну, ладно, при чем тут… Она действительно растолстела, от депрессии… Все же – наша родственница, – оправдывался Валя.
– Родственница?! Бедный Женя! Да с какой радости эта жидовка – моя родственница?! Ты же знаешь, я нормально отношусь к евреям, – Инга инстинктивно понизила голос. – У нас в институте все начальство евреи, – она работала медсестрой в Гематологическом центре.
– Высоцкий был еврей, – вставил Валя.
– Есть евреи, Валя, а есть – жиды. Они всем пользуются, что не они сделали. Ты вот в Мытищах живешь, а она – в центре Москвы. Вышла замуж за прописку, теперь вся квартира ее. И алименты платить будешь ты, к гадалке не ходи, ясно? Кто ребенка запишет на Женю? А он ведь будет не твой, этот ребеночек, она уже оркестру всему их сраному дала.
Вдруг Инга успокоилась:
– Солнце мое, если ты ее… – Инга материлась по-женски, не меняя интонации, – ко мне больше не приближайся.
И добавила:
– Пусть это будет твое решение.
Остаток вечера провели мирно. Инга поговорила с подругами – мы в шоке, я просто в шоке, Валя тоже в шоке – и сделалась очень ласкова. Валя еще выпил. А Наташа? – она сходит с ума, надо искать ее американских родственников.
«Ну вот, не вышло, – думала Наташа. – Мы живем в библейские времена. Господь заключил чрево мое».
Наташа проводила все больше времени в его комнате, она соскучилась по Жене, ни разу они не расставались так надолго. Наступил сороковой день – и опять Наташа высчитывала от пятнадцатого, и опять была на кладбище одна, и неподалеку скорбел Георгий Александрович – видимо, он приезжал сюда каждый день. Потом Наташа сидела за Жениным роялем, листала его ноты, разглядывала карандашные пометки, к телефону не подходила. Ноты пахли приятно, как все старые книги, она даже пожевала листок, найденный между страницами. Музыка внутри нее не звучала – она кончилась со смертью Жени.
Вот, Господь заключил чрево мое. Наташа перечитала историю про Фамарь и Иуду – можно, конечно, узнать, когда Валя будет в командировке, явиться в этот самый Челябинск: «С девушкой отдохнуть не желаете?» И сняла она с себя одежду вдовства своего, покрыла себя покрывалом и, закрывшись, села у ворот Енаима, что на дороге в Фамну… Так и сходят с ума. Пойти поговорить с отцом Яковом.
Они опять сидели на скамеечке, становилось жарко – июнь. Отец Яков посвятил ее в историю рождения пророка Самуила. Рассказ его про Анну – будущую мать Самуила, и про мужа ее, и священника Илия понравился Наташе еще больше того, что она потом прочитала.
Каждой из тех, кто жаждал ребенка, пришлось совершить нечто исключительное – и дочерям Лота, и Фамари, и Анне, зачавшей Самуила по страстной молитве. И как Анна говорила в сердце своем, а уста ее только двигались, и не было слышно голоса ее, то Илий счел ее пьяною. И сказал ей Илий: доколе ты будешь пьяною? вытрезвись от вина твоего. И отвечала Анна, и сказала: нет, господин мой; я – жена, скорбящая духом, вина и сикера я не пила, но изливаю душу мою пред Господом… И отвечал Илий, и сказал: иди с миром, и Бог Израилев исполнит прошение твое, чего ты просила у Него.