Грехи империи
Шрифт:
– Здравствуй, Бен.
Стайка поразило, что Линдет утратила мягкие черты юности. Лицо с годами похудело, и к тридцать трём жизнь выбила из неё всю мягкость, оставив только железо. Очки отбрасывали тени на лицо. Тонкие губы, волевой подбородок, бледная от природы кожа, волосы как жёлтый шёлк. Даже в ночной рубашке она излучала спокойствие и снисходительность, отчего хотелось извиниться за вторжение и выйти.
Он вошёл и медленно закрыл дверь.
– Линдет.
Люди всегда шептались о глазах Линдет. Они были спокойного синего цвета, как небо в ясный день, и видевшие их клялись, что глубоко внутри этих глаз горит настоящий огонь. Некоторые называли это магией, другие – олицетворением амбиций Линдет. Отражение лампы в стёклах её очков словно танцевало само по себе, независимо от источника света. Стайк заметил, что на подлокотнике кресла что-то висит.
Оказалось, что это его выцветший кавалерийский мундир. Тот самый, который он вручил секретарше Фиделиса Джеса перед поединком с гранд-мастером. Левой рукой Линдет так крепко сжимала мундир, что побелели костяшки пальцев – единственная брешь в её невозмутимости. Стайку хотелось преодолеть разделявшее их расстояние. Один удар – и брызнет кровь за те десять лет, которые он провёл в одиночестве в трудовых лагерях после всего, что он сделал, помогая ей завоевать независимость Фатрасты.
Вместо этого он медленно обошёл комнату, проверяя кровать и шкафы – не притаились ли там убийцы, – пока не убедился, что они с Линдет одни. Она следила за ним взглядом, и в ней двигалось только это беспокойное пламя за очками, не считая дыхания, которое изредка поднимало и опускало грудь. Столбик пепла на сигаре стал длиннее.
– Ты приказала меня казнить, – наконец сказал он.
Линдет ответила не сразу.
– Кто тебе это сказал?
– А кто ещё мог такое приказать?
– Насколько я понимаю, ты не подчинился прямому приказу. Мне не нужно было ничего приказывать. Мои офицеры просто следовали протоколу, когда поставили мятежного полковника перед расстрельной командой.
Воспоминания Стайка о том дне были смутными. Он помнил крики; помнил, как под ложным предлогом «Бешеных уланов» ловко разоружили, а потом его отделили от них и привязали к столбу. Поначалу он не сопротивлялся. Никто не ожидал, что придётся сражаться с союзниками. Когда он наконец понял, что происходит, было слишком поздно.
Явился Фиделис Джес, и он привёл много людей.
– Без твоего разрешения ничего не происходит, – сказал Стайк. – И уж точно не моя казнь.
– Я не всесильна, – фыркнула Линдет. – И ты же не подчинился прямому приказу.
– Значит, ты не приказывала меня убить?
– Нет.
Стайк повертел в руках заёмный нож.
– Я тебе не верю.
– Меня это не волнует.
– А должно бы волновать.
Взгляд Линдет упал на нож. Она наконец стряхнула пепел с сигары в оловянную кружку, стоявшую рядом с лампой, и глубоко вздохнула, как будто всё это было довольно неприятно.
– В два сорок семь я получила сообщение, что ты ослушался прямого приказа и подлежишь расстрелу. В два пятьдесят шесть я отправила гонца, чтобы отменить приказ. Мой посыльный прибыл после второго залпа. Тебя немедленно сняли со столба и передали присутствующим врачам. Они объявили тебя мёртвым и на три дня оставили гнить.
Линдет говорила монотонно, словно зачитывала протокол.
– Но я не умер.
– Нет. Я забрала то что от тебя осталось, как только смогла...
– Три дня спустя, – перебил Стайк.
– Я только что выиграла войну. Дел было по горло. Как я уже сказала, я забрала твоё тело через три дня и очень удивилась, обнаружив, что ты ещё жив. Тебя подлечили и отправили в трудовой лагерь «Доброе болото». Я приказала вычеркнуть твоё имя из документов, и полковника Бенджамина Стайка объявили мёртвым. – Линдет наморщила лоб, и её голос утратил холодную монотонность. – Но ты не был мёртв. Я об этом позаботилась. Я никогда не хотела твоей смерти, Бен.
Стайк отвернулся от неё, изучая обстановку в тусклом свете лампы. Он хорошо помнил эту комнату. Всё выглядело по–прежнему, пахло по–прежнему. Как она может здесь находиться?
– Думаю, я неспособна отдать приказ убить тебя, – сказала Линдет.
С губ Стайка сорвалась усмешка.
– Ты способна отдать приказ убить богов, если это отвечает твоим интересам.
– Богам нет до нас с тобой никакого дела, – ответила Линдет. – Ты всегда был занозой в заднице. Всегда пренебрегал приказами, игнорировал начальство, защищал моих врагов и убивал моих союзников. Все в моём ближайшем окружении ненавидели тебя – сильно ненавидели, – но я не позволяла тебя трогать. Я защищала тебя до тех пор, пока Фиделис Джес не понял, что я не способна убить тебя, и тогда он взял инициативу в свои руки.
– И ты ему позволила, – упрекнул Стайк. – Даже если я не умер, ты всё равно убила меня. Нет, беру свои слова обратно. Отправить меня в «Доброе болото» было хуже, чем убить. Ты отняла у меня всё, даже моё имя.
Он снова сжал нож.
– Иногда доброта может быть суровой.
– Тебе нравится так думать, верно? Нравится думать, что твоя непоколебимая воля – это всё, что стоит между этой страной и забвением, и что только ты можешь увидеть путь. Вот почему ты подавляешь слабых, лишаешь прав бедных, подминаешь пало и жаждешь власти.
– Я вижу будущее, Бен, – тихо сказала Линдет. – И только я могу видеть путь к нему.
Стайк подошёл к креслу Линдет, положил руку на спинку и наклонился, чтобы заглянуть ей в глаза. Она холодно посмотрела на него в ответ. Она даже не дрожала, и это сбивало с толку больше, чем если бы она умоляла сохранить ей жизнь. Но это же Линдет. Так было всегда. Так будет всегда. Она верит в каждое своё слово.
– Ты могла бы приказать одному из своих избранных исцелить меня.
– Для чего? Война закончилась. «Бешеные уланы» стали помехой. Пора было похоронить наших монстров и двигаться дальше.
– Ты не похоронила Фиделиса Джеса.
– Он был мне нужен. И нужен до сих пор. Останься ты на свободе, ты убил бы его за то, что он с тобой сделал.
– И по-прежнему собираюсь.
– Это принесло бы массу неудобств.
В её голосе послышались раздражённые нотки, и Стайк едва не рассмеялся.
– Но ты всё равно позволила мне войти.
Линдет вскинула брови, и Стайк продолжил:
– Я учуял запах охранной магии. Я чувствую твоих избранных. Этот дом заперт надёжнее, чем королевская задница, и всё же ты позволила мне прийти.