Грехи отцов. Том 1
Шрифт:
— Итак, я полагаю, что могу принять извинения, — сказал я, улыбаясь Терезе, — спасибо.
Тереза ответила вежливым голосом.
— Я не собираюсь приносить извинения за то, что спала с Корнелиусом.
Но нет такого панциря, который нельзя было бы пробить. Я отвернулся в исступлении.
— Проходи в гостиную и садись, — сказал я, еле сдерживаясь, спокойным и вежливым голосом. — Извини, что выгляжу как бродяга. Мне надо начать вставать раньше по воскресеньям. Тебе сделать кофе?
— Нет, спасибо.
Мы прошли в гостиную, и
— Я хочу попросить прощения за то, что была с тобой не честна, — сказала Тереза. — Я хочу извиниться за то, что «подложила тебе свинью», вместо того чтобы сказать всю правду. Я струсила, Сэм. Мне хотелось думать, что я не могу тебе сказать правду потому, что я искренне и нежно отношусь к тебе, и я знаю, как тебя тревожит все это. И это, конечно, только одна из причин того, что я струсила. Есть еще одна. Я не могла посмотреть правде в глаза. Мы все живем с нашими маленькими иллюзиями, не так ли? И иногда нелегко сбросить этот флер и посмотреть в лицо обстоятельствам.
— Я понимаю.
— Да? Сомневаюсь. Здесь мы уже перейдем от извинений к объяснению. Было бы легко сказать: «О, ты никогда меня не понимал!» Но ситуация не настолько проста. Я думаю, что теоретически ты понимаешь меня очень хорошо: проблемы европейских иммигрантов рабочего происхождения, приехавших в Нью-Йорк, и продолжающееся давление на них, заставляло идти на компромисс с чужими принципами для того, чтобы вырваться наверх... — Ей пришлось сдержать себя, прежде чем спокойно продолжить. — Ты понимаешь все это. Но ты, как ребенок, пытаешься сделать математическое действие, не выучив правил арифметики. Ты можешь определить все действующие лица, но не можешь собрать их вместе.
— Я не уверен, что уловил мысль.
— Разреши привести пример. Теоретически ты знаешь, как важна для меня моя работа. Однако в жизни ты продолжаешь обходиться со мной так, словно я могу вести нормальную жизнь, и ты ни в коей мере не способен принять меня такой, какая я есть. Когда ты предлагал пожениться, ты предлагал это не мне, ты предлагал это женщине, которой, как ты решил, я должна стать.
— Но это неправда! Я никогда не пытался изменить тебя, Тереза! Я никогда не просил тебя бросить рисовать! Я всегда уважал твою карьеру!
— Ты так многословен, Сэм. Боже, ты даже не представляешь, что это значит! Ты уважаешь мою карьеру. Конечно! Но она всегда будет на втором месте после твоей карьеры. Главенствующим в нашем браке всегда будет то, что ты хочешь, и то, что ты думаешь.
— В любом браке должны быть свои приоритеты.
— У меня есть только один приоритет, Сэм. Моя работа. Именно поэтому я не хочу жить с кем бы то ни было, или быть домохозяйкой, или пытаться ставить интересы мужа на первое место, как это должна делать хорошая жена. Может быть, ты поймешь то, что я хочу тебе сказать: моя тяга к работе сильнее, чем к сексу. Я люблю секс — его ничем не заменишь, и, конечно, мне его не хватает, когда его нет. Без него я могу как-то прожить, но я не могу прожить без моей работы. Вот почему я была такой несчастной последнее время. Я была в таком замешательстве из-за моей личной жизни, что была не в состоянии работать. Я обнаружила, что невозможно что-либо создать, находясь в состоянии моральной дезорганизации. Но только сейчас я привела себя в порядок, поняв, кто я есть на самом деле, и, должна признаться, это было нелегко. Нелегко.
— Что-то я не очень понимаю. Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду, что намного проще притворяться, что ты такой же, как все, пока не придет прекрасный принц, и не зазвонит в свадебные колокольчики, и не взмахнет волшебной палочкой, поставив на первое место семейное счастье. Я имею в виду, что намного проще притворяться сентиментальной, зависимой и домашней, какой должна быть настоящая женщина. Но я не такая, и никогда ей не буду. Я не собираюсь меняться, и однажды, повернувшись лицом к правде, мне пришлось признаться, что мне нужен не такой мужчина, как ты. Я думала, что такой. Я хотела хотеть тебя. Но я не могу ужиться с милым парнем с нормальными домашними склонностями. Мне нужен кто-нибудь, кто отдает себе отчет в том, что всегда будет занимать второе место после моей работы; кто-нибудь, уже имеющий жену, которая обеспечивает семейный уют, который я не могу обеспечить, кто-нибудь, кто примет временную связь; другими словами, кто-нибудь, кто также, как и я, полностью отдается работе. Словом, мне нужен человек типа Корнелиуса.
Прошла вечность, прежде чем я встал и подошел к окну. Дождь продолжался, и облака задевали крыши небоскребов. Пристально глядя на Уолл-стрит сквозь легкий туман, в конце концов я спросил:
— Как это все произошло?
— Мне кажется, я не могу обсуждать с тобой Корнелиуса.
— Меня не интересует его поведение в постели. Я хочу знать, как вы там очутились. — Сняв очки, я стал протирать их. — Наши отношения, возможно, закончились, — сказал я, — но я хочу разобраться в этой ситуации прежде, чем смогу подумать о ком-нибудь еще, и я не могу с этим примириться, не зная всей правды. Я начинаю верить, что случившееся было неизбежным, но мне надо быть уверенным в этом, ты понимаешь? Я бы не просил тебя рассказывать, если бы не считал это важным.
— Хорошо, я... можно мне чего-нибудь выпить?
— Конечно. — И, посмотрев на часы, я удивился, что уже полдень.
— Что тебе налить?
— У тебя, конечно же, нет «Уайлд Тюрки».
Мы вежливо усмехнулись, два чужих человека, связанных старыми воспоминаниями.
— Как насчет мартини?
— Годится.
Я приготовил два мартини с «Бифитером», очень сухих, с большим количеством льда и тремя оливками. Пить мне не хотелось, но я понимал, что это лучшее средство, которое сделает голову ясной.
— Ты помнишь, в прошлую среду я отказалась пустить тебя к себе на мансарду? — начала Тереза.
— Помню.
— После твоего ухода я поднялась наверх, пыталась работать, но безуспешно. В конце концов я сдалась и спустилась вниз, чтобы убраться на кухне, но когда я попыталась все вымыть, то почувствовала себя совсем плохо. Я села и задумалась: мне двадцать пять лет, я осталась без средств к существованию и каких бы то ни было перспектив. Я никогда не считала, что умираю с голода ради искусства. Правда состояла в том, что мои сбережения кончились, и некоторое время меня поддерживал Кевин. В то утро он дал мне две недели, чтобы я нашла работу и начала жить собственной жизнью. Однако в тот момент я жила за его счет. Не важно, что он гомосексуалист. Ситуация усугублялась тем, что я брала у него деньги и не давала ничего взамен. Я подумала, какая же я обманщица. Какое лицемерие кичиться независимостью, беря при этом деньги у Кевина, каждый раз подставляя тебя. Я презирала себя.
Потом приехал Корнелиус. Было достаточно поздно, и, когда я сказала ему, что Кевин лег спать, он ответил, что это не имеет значения, и спросил, может ли он выпить чашечку кофе на кухне. Я не могла даже вообразить, в каком он состоянии. Он молча сидел за кухонным столом и пил кофе. Это было жутко. При нормальных обстоятельствах я бы смутилась, но я была так расстроена и просто подумала: «Уходи. Я не хочу разговаривать с тобой». И вдруг он спросил: «А тебе нравится та картина Брака, которая висит в гостиной у Сэма?». Я ответила: «Я видела лучше».