Грешная одержимость
Шрифт:
— Да, Бен что-то об этом говорил, — признает папа, одобрительно кивая Бену.
Я смотрю на брата, мне любопытно, что он чувствует, когда о нем продолжают говорить, как будто его даже нет в комнате. К моему удивлению, Бен, кажется, почти нервничает, его пальцы сжимают серебро немного крепче, чем обычно. Его взгляд переключается с Михаила на папу, как будто он хочет, чтобы разговор прошел хорошо.
И лед в моем желудке затвердевает.
Бен никогда раньше не проявлял интереса к политической карьере отца. Во всяком случае, он всегда подшучивал над этим. Так что этот
Заинтригованная незнакомой динамикой за нашим обеденным столом, я снова обращаю внимание на Михаила Сидорова.
— Я считаю, что ваша политика в отношении правоохранительной деятельности и насилия с применением огнестрельного оружия очень актуальна для событий, происходящих в последнее время. Я считаю, что преследование виновных в огромной степени повысит безопасность наших улиц. Фактически, буквально на днях одного из моих сотрудников задержали под дулом пистолета и ограбили при попытке доставить груз недалеко отсюда.
— Правда? — Спрашивает папа с ужасом в голосе. — С ним все в порядке?
Михаил качает головой, его лицо падает.
— К сожалению, он и несколько других мужчин, доставлявших груз, были убиты, когда пытались остановить ограбление. Столько бессмысленного насилия и преступлений, и большая часть их, кажется, исходит от тех мафиозных семей, которые действуют немногим лучше уличных головорезов.
Кровь отливает от моего лица, когда его слова доходят до цели, и я роняю столовое серебро на тарелку, а аппетит внезапно пропадает. Предупреждение Ефрема о «Братве Живодеров» и новых друзьях Бена отчетливо звучит в моей голове, и мне интересно, не связан ли Михаил каким-то образом с ними.
Все взгляды обратились на меня, и я покраснела, осознав, что моя вспышка эмоций была достаточно громкой, чтобы привлечь ко мне внимание.
— Извините. Я, эм… мне просто некомфортно говорить о смерти и насилии за обеденным столом, — бормочу я, опуская глаза на тарелку, пока Михаил внимательно изучает меня.
— Конечно, — говорит он с преувеличенной любезностью. — Я прошу прощения, с моей стороны было совершенно неуместно поднимать этот вопрос.
За столом наступает тишина, и я тяжело сглатываю, пытаясь обуздать бурю эмоций. Бен подталкивает меня локтем, и когда я искоса смотрю на него, он слегка наклоняет голову, напоминая мне, что я не приняла извинения Михаила.
С тошнотой в животе я поворачиваюсь, чтобы встретиться с мрачным, непоколебимым взглядом бизнесмена и вынуждаю себя улыбнуться.
— Не нужно извиняться. Я сожалею о вашей утрате.
Уголки его рта опускаются от грусти, но, похоже, эмоции снова не достигают его глаз.
— Спасибо. — Затем, после соответствующего уважительного молчания, он переключает передачу. — Итак, скажи мне, Дани, что тебе нравится?
— Она фотограф, — отвечает ему Бен снисходительным тоном, когда он смотрит мне в глаза.
Я смотрю на него так, будто он выдал мою самую темную тайну, но не могу сдержать улыбку.
— Она на самом деле очень хороша, — добавляет он, поворачиваясь к Михаилу.
Моя улыбка становится
Я не могу понять, что меня так глубоко беспокоит в старшем друге Бена, но мне не нравится, как он на меня смотрит. Он холоден и расчетлив, и в то же время в черной глубине его взгляда мелькает темное желание.
Разговор постепенно возвращается к политике, и мне милостиво позволено выйти из центра внимания. Я сосредоточенно концентрируюсь на ужине, лишь наполовину слушая восторженную беседу между Михаилом и отцом.
Мать время от времени говорит лестные комплименты в адрес одного из процветающих ресторанов Михаила или того чудесного влияния, которое он, кажется, оказывает на Бена. Я ощетиниваюсь, когда она намекает, что, возможно, Михаил мог бы помочь и мне измениться.
Это вызвало первый смех бесстрастного бизнесмена, который я услышала, и от этого маслянистого, полированного звука у меня по спине пробежала дрожь. Я поднимаю глаза на звук, у меня по рукам бегут мурашки, несмотря на то, что их прикрывает огромное платье-свитер. И когда я встречаюсь с ним глазами, его впиваются в мои с растущим предвкушением.
Конец ночи не мог наступить достаточно скоро. И когда ужин наконец закончен, я неохотно следую за родителями обратно в прихожую, чтобы проводить брата и его гостя до двери.
— Было чудесно познакомиться с вами, мистер Сидоров. — Говорит папа, воодушевленно пожимая руку, а Бен обнимает меня.
— Пожалуйста, зовите меня Михаил, — настаивает он, затем отпускает руку папы, чтобы принять руку моей мамы.
— Мы с нетерпением ждем возможности когда-нибудь снова обсудить с вами политику, — тепло говорит она, ее обычно ругательный, материнский тон прогоняется ее обаянием.
— Да, мои люди обязательно свяжутся с нами. — Говорит Михаил, кивая в сторону моего отца.
Затем, когда Бен обнимает наших родителей на прощание, Михаил обращает свое внимание на меня.
— Дани, ты не против выйти со мной на улицу? Мне бы хотелось побыть с тобой наедине.
Брови мамы поднимаются в молчаливом одобрении, и я знаю, что никогда не услышу конца, если скажу «нет».
— Конечно, — соглашаюсь я, строго контролируя свой тон.
— Я пойду подойду к машине, — услужливо предлагает Бен, направляясь к входной двери.
Мне неприятно слышать, как мой брат говорит так, будто он лакей этого напыщенного бизнесмена.
Михаил следует за мной, придерживая для меня дверь.
Хотя от этого у меня мурашки по коже, я выхожу на крыльцо.
— Привет, Хэнсон, — на этот раз приветствую я нашу ночную охрану, чрезвычайно благодарная, что он здесь.
— Мисс Ришелье и я хотели бы побыть наедине, — заявляет Михаил, отпуская охранника со всей властью в мире.
— Конечно. — Пропустив мою молчаливую просьбу остаться, Хэнсон вежливо кивает и спускается по ступенькам, скорее всего, чтобы осмотреть периметр.