Грешные ангелы
Шрифт:
— Кое-чему, наверное, научился, а вообще я скорее — в процессе доводки. — И сразу спросил: — Разрешите идти, товарищ генерал-майор?
— Пожалуйста. Работайте и никаких персональных огорчений от меня не ожидайте. Не злопамятный я и, скажу по секрету, совсем никудышный дипломат.
Мне кажется, он хотел сказать что-то еще, но в последний момент раздумал.
Я поклонился и вышел.
Иду по раскаленной летней улице, сворачиваю в сквер, под деревья. Глянул мельком на косматый белый камень и даже не сразу сообразил — памятник. Толстой! Верно
Иду и думаю свое: все ли в разговоре правильно получилось? Пожалуй, нормально. Иду. Темными аппликациями ложатся под ноги тени — липа, клен, снова липа.
Нет, все-таки не все нормально получилось.
А разве вообще бывает, чтобы всегда все до последней крошки — и тик в тик точненько?
12
Вспомнилось, как в свое время я попал на фронт. Сначала мне придется кое-что присочинить, нет, не в смысле — выдумать, а в смысле — довообразить. Был один разговор, при котором я не присутствовал и присутствовать не мог, а именно тогда, в разговоре, все и определилось.
Моим непосредственным начальником в училище, как я уже упоминал, был капитан Шалевич, командир пятой эскадрильи, человек достойный и — Летчик. Так вот, Шалевича внезапно вызвали в кабинет головокружительной высоты. И там произошел разговор, который я теперь стараюсь реконструировать.
После взаимного приветствия хозяин кабинета предложил Шалевичу сесть и спросил:
— Вот вы тут, товарищ капитан, написали, что программа летных школ не соответствует требованиям военного времени, и предложили увеличить налет, предложили давать курсантам основные навыки воздушных стрельб и воздушного боя. А где взять ресурсы и время? Это первый вопрос. Кто будет прививать боевые навыки молодым? Это второй вопрос. Прошу.
— Думаю, выгоднее задержать курсанта на два месяца в училище, чем потерять его на первом боевом вылете. А что касается второго вопроса… конечно, никто лучше летчиков-фронтовиков боевым навыкам ребят не обучит.
— Положим, так, но «свободных» фронтовых пилотов у нас нет.
— Можно постоянный состав летных школ — инструкторов — послать на краткосрочную фронтовую стажировку, и тогда, я думаю…
— Здоровая мысль.
— Но дело не только в сказанном. Значительная часть летных школ работает на устаревших машинах. Мы учим, а выпускников приходится тут же переучивать. И неразумно, и дорого. Не давая новой материальной части в школы, мы не помогаем фронту, а занимаемся самообманом.
— Выше должности мыслите, капитан.
— Разве это наказуемо?
— Как вы сами могли бы исправить положение?
— Пошлите меня на авиазавод, дайте неделю на тренировку. Выделите школе новую матчасть. Меня командируйте на фронт набраться боевого опыта, и… марш на место! Надеюсь, это в пределах моей должности?
— И, вернувшись, скажем, через полтора-два месяца в школу, вы сможете готовить курсантов на новом типе самолета с учетом всей фронтовой спецификации?
—
— Вы писали о виновниках неудовлетворительной подготовки в летных школах. Откровенно говоря, очень резко писали, что называется, невзирая на лица, невзирая на петлицы, и требовали смещать, даже судить…
— Виноватые, я думаю, должны наказываться с учетом нанесенного ущерба… Только неотвратимость наказания может удержать кое-кого…
— Будем считать, капитан, что ничего этого вы не говорили. Препоручим подобными вопросами заниматься военной прокуратуре. Через неделю вас вызовут на завод для переучивания.
— Разрешите просить: желательно вместе с одним из моих инструкторов.
— Для чего?
— Чтобы сразу слетаться в паре.
— За неделю?
— Так точно.
— Ясно, ясно, ясно… На какой материальной части вы предпочли бы переучиваться и фамилия инструктора?
— Конечно, на «лавочкине»! Инструктор — сержант Абаза.
После этого разговора я попал на фронт.
В полку нас встретили, честно говоря, без восторга. Явились какие-то самозванцы, прилетели на персональных самолетах.
Для начала нас запланировали в разведку.
Мы летали и привозили вполне приличные данные, и никто нас в воздухе почему-то не трогал, и мы тоже никого не трогали — не видели, а потому и не могли тронуть. Не война — курорт.
Наконец нас посадили на площадку подскока, в каких-нибудь пятнадцати километрах от передовой. Задача — перехват.
Мы взлетели по ракете, полезли на высоту, выжимая из двигателей все, что можно было выжать, и… опоздали. Скорее всего, виновата была связь — поздно оповестила, но ругали и срамили не связистов, а, как полагается, летчиков. Упустили! Прошляпили!
Но однажды нам все-таки повезло. Возвращались с разведки, слышим: «Впереди и ниже восемьдесят девятые!» Были у немцев такие бомбардировщики по прозвищу «лапти». Шасси у них не убиралось. Глянули: на встречно-пересекающихся курсах ползет штук двадцать «лаптей». Явно возвращаются с задания. Значит, горючего у них едва ли много, впрочем, как и у нас…
Не раздумывая, Шалевич качнул мне крылышком и пошел в атаку. Я чуть-чуть подзатянул с разворотом, немного отстал, чтобы было свободней маневрировать.
Мы врезались в их боевой порядок совершенно неожиданно. Для начала два «лаптя», должно быть с перепугу, столкнулись.
Я еще подумал: интересно, а этих нам засчитают?
Шалевич с первого захода уговорил еще одного, и тут я подтянулся к самому хвосту восемьдесят девятого. Он хорошо «сел» в перекрестье прицела, я нажал на гашетку… Надо бы сразу отваливать, да больно хотелось увидеть, загорится или упадет так… Словом, мы едва не столкнулись.
Дело секундное, но я успел потерять из виду ведущего — испугался до смерти: это же конец — в первом бою потерять командира! Позор навек. Но, слава богу, Шалевич «нашелся» — он был впереди и чуть выше. Я начал подтягиваться к нему…