Грешные ангелы
Шрифт:
— Девяносто шесть копеек я взял для… Но тут отец влепил мне такую затрещину, что я едва удержался на ногах.
— Карманник, мерзавец! — задохнулся от презрения ко мне родитель, махнул рукой и отступил.
С тех пор я постоянно думаю о справедливости и правде. Задаю себе «контрольные задачи» и пытаюсь решить. Например. Ты — врач. К тебе обратился не очень близкий, но и не совсем посторонний человек. Он пришел к тебе, веря, что ты непременно скажешь ему правду.
Ты проводишь обследование, консультируешься
Говорить ли больному правду? Что будет высшей справедливостью — истина, полуправда или откровенная ложь, вселяющая какую-то надежду?
Меня воспитывали на прописных истинах: врать — плохо, скрывать правду — безнравственно. Но всегда ли это бывает так и только так?
Когда-то в начальных классах был в большом ходу такой «жизненный примерчик»: озорник Ваня разбил окошко, учительница спрашивает: «Дети, кто это сделал?» Хорошие, честные дети, утверждала прописная мораль, должны все, как один, показать пальчиком на озорника Ваню.
Надеюсь, теперь подобные примеры в школе хождения не имеют. Верю, жизнь научила людей — лучше пусть окажутся разбитыми все стекла, лишь бы ребята не вырастали ябедниками и предателями…
Но самая трудная правда — правда внутреннего пользования, правда о себе и для себя. Ты совершил ошибку. Обычное дело, кто не ошибается. Но как же не хочется признаваться: я не прав! Мало найдется на свете людей, которые бы не пытались выкручиваться, уходить хитрым маневром из-под удара, лишь бы не произносить: виноват, ошибся, не прав.
Выкручивался, случалось, врал и я. Кончалось это по-разному: иногда благополучно, иногда оказывался на гауптвахте, а то и хуже.
Вылетать в этот день мне бы не следовало: с утра разламывалась голова, подташнивало. Знал, начинается приступ малярии. Но я ничего не сказал полковому врачу. Обойдется! А еще пришло в голову, как бы ребята не подумали, что Абаза отлынивает от боевого дежурства. Тем более полоса на фронте установилась тихая, в последние дни дежурства чаще всего сводились к двухчасовому сидению в кабине. Подремлешь или почитаешь, кому что нравилось.
Но на этот раз мою пару подняли на перехват.
И перехват состоялся.
Делал я, что положено, только получалось все как-то замедленно, вроде с торможением. Жора, мой ведомый, держался молодцом. Верно, чужого разведчика мы не сбили, но от железнодорожного узла и от причала, где накапливалась техника, отогнали.
Был момент, когда Жора отстал. Я запросил, где он.
— Двигатель перегревается, уменьшил обороты… тебя вижу. И тут над кабиной справа прошла трасса. Едва повернул голову, в черепушке все гудело и будто налилось водой. Понял: меня атакует «сто девятый». Я заболевал, как выяснилось позже.
Подумал лениво,
С плоскости полетели черные ошметки.
В зеркале заднего обзора увидел — «сто девятый» приближается. Я даже запомнил — у него желтый острый кок закрывает втулку винта. И опять подумал: все.
Но жить все-таки хотелось. С отчаяния убрал резко газ, сунул до упора ногу, надеясь скольжением обмануть противника. Он был вот, рядом и должен был переиграть меня.
В моей вялой голове туманно прошло — учудить, удивить бы. Как Суворов учил: удивил — победил.
Перевел кран уборки шасси на выпуск. Подумал, скорость велика — створки сорвет… а, черте ними, со створками. Машина резко затормозила. И створки, кажется, не сорвало. Тогда я и посадочные щитки выпустил. От такого нахальства мой «лавочкин» аж закачался, захлопал предкрылками, предупреждая — смотри, сорвусь в штопор!
Но дело было уже сделано. «Сто девятый» не мог ожидать подобного безрассудства от противника и, не успев сбросить скорость, благополучно проскочил мимо меня и оказался впереди, вот тут, под самым носом.
Не очень четко видя его — в глазах стоял противный туман, я все-таки дал длинную очередь и, кажется, задел его.
Добил немца догнавший меня Жора, добил в тот момент, когда я едва не потерял сознание и опасно заковылял. Жора подумал, что я ранен, и стал командовать:
— Убери левый крен, командир! Обороты прибавь! Не ковыляй!
Жора буквально привел, дотащил меня до дому и посадил.
Один знаменитый остряк сказал: правда — большая редкость, ее надо экономить. Сказано лихо.
Только что слова — по большей части звуки, гармонические колебания воздуха… Слова исчезают, а жизнь продолжается и настоятельно требует справедливости и правды. Поэтому я и стараюсь показать, как она добывается, настоящая правда.
17
На войне приходилось думать о самом разном. И вспоминать — тоже, и грустить и улыбаться неожиданно…
Когда у нас с Наташей произошел очередной крупный конфликт, я поклялся больше не замечать эту воображалу. Все. Точка. И тут, что называется, на меня положила глаз Галя.
Плотная, рослая, лупоглазая, аккуратистка — все тетрадки в блестящих обертках, промокашки на ленточках, и туфельки начищены, и голова волосок к волоску причесана — это была Галя.
Вообще-то не могу сказать, чтобы она мне нравилась, но не мог ходить Абаза в отставниках, поэтому я легко откликнулся на Галино предложение заняться… фотографией.
Тогда фотография была повальным увлечением среди ребят. Скорее всего, потому, что наши заводы только-только начали выпускать дешевые фотоаппараты. У Гали аппарат был.