Грешным делом
Шрифт:
– Мам! – В каком –то слезливом пароксизме заскулил Тарас, взглянув на мать, как побитая собака.
– Всё, разговор окончен! Об остальном завтра. – Поставила она точку в разговоре. –Отыгрались. Хватит!
Как скучен актовый зал школы в отсутствии публики! Пока мы сматывали под надзором трудовика провода, я смотрел то за окно, где падал снег, то на распахнутую половинку двери, из -за которой был виден фрагмент серой юбки и пары женских ног, завуча Марии Ивановны и англичанки Галины Васильевны, одетых в капроновые чулки и строгие туфли, и ещё крошечный фрагмент мужских брюк Ивана Петровича с уголком его рабочего халата и коричневым
Оглянувшись назад, я видел сзади белый бюст Ленина, захватанный сверху шаловливыми детским руками и много раз покрашенный белой краской, из –за чего лысина у Ленина выглядела неровным, болезненным наростом. Мне хотелось быстрее сдать аппаратуру, раз уж таков приказ, и побежать следом за Анфисой, которая возможно недалеко ещё ушла или ждала меня у входа. Но что –то в глубине души мне подсказывало, что у входа её сейчас нет. Она пошла домой и догонять её нет уже смысла.
Забегая вперёд скажу, что так оно и было. Гулять со мной Анфису ни в тот вечер, ни в следующий не пустил её отец. Да ещё сказал громко в своей комнате, чтобы я слышал в коридоре: «не хватало ещё чтобы ты шлялась по ночам с этим лабутником»! И сколько бы мы не встречались потом, она так ни разу и не дала себя потрогать. Всё –таки, есть женщины, которые определены судьбой, а есть, которые нет. Анфиса была не моей женщиной, хоть это и не мешало ей восхищаться живой музыкой. Правда, на последнем свидании она сказала мне: «что ты умеешь в жизни? На гитарке своей бренькать и всё? Нет уж, извини»! Чем, признаться, меня очень обидела.
Вот так закончился первый этап моей музыкальной самодеятельности. Кто знал, что название группы станет вещим. Недолго просуществовав, группа «Сезон» канула в лету. Правда, мы ещё не знали тогда, что семя, брошенное в нас музыкой, уже дало всходы.
Примерно через год после распада «Сезона», расставшись с Эгером, нашим пианистом и познакомившись поближе с Колей Мыхиным, который на клавишах не играл, а играл лишь на гитаре, да и то плохо, мы воссоединились. Начали репетировать мы на трёх акустических гитарах в квартире у Зимкина. Тут мы сделали очень неплохую акустическую версию знаменитого хита «Скорпионс» «Always somewhere», разложив его на три голоса. Но играть нам было негде.
Позднее у нас троих возникла шальная идея возродить «Сезон -2» и мы уже даже почти добились разрешения снова взять школьную аппаратуру, правда, не в нашей школе, а другой, как вдруг забрали в армию Сюзи Кротоффа. Пока мы искали нового барабанщика, лёг в больницу с аппендицитом Мыхин. А когда он выздоровел, оказалось, что маме Зимкина дали новую квартиру в новом районе, в доме, где сидела консьержка, которой строго-настрого запретили нас пускать и путь в квартиру Зимкина оказался для нас закрыт.
Короче, «Сезон-2» так и не возродился. Микки в том же году забрали в армию, в десантные войска, а где –то через пол –года призвали и меня. Но об этом совсем отдельная история, о которой я ещё расскажу.
Пока же, я просто ходил из одной группы в другую, пытаясь куда-то устроиться. Вообще до моей отправки в армию произошло много событий, которые легли в основу этого романа.
Но начну, как ни странно, я с другого, а именно того, как мы с Микки сидим у него дома три года спустя в 1987 -м, двое недавно демобилизованных из армии парней, пьём пиво, слушаем рок –н-ролл, и мечтаем о том, как станем самыми известными
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ВОСР
– Мажем, ты проснёшься? – Спросил Хомяков, закрывая форточку, из которой с утра доносились здравицы в честь 70- й годовщины революции вперемешку с народными песнями.
Я потянулся, оглядевшись. Вся его конура была заставлена отечественной, будто казённой мебелью. В левом, дальнем от меня, углу стоял шифоньер с кинескопом на нём, рядом тумбочка с магнитофоном «Яуза 207», напротив Мишкин диван, возле окна кресло, на котором сидел я.
Слева от меня пещерился стол, в недрах которого лежали методички и школьные тетради, пара журналов «Советский воин», учебник в обложке из полиэтилена с торчащим из него жестяным транспортиром и открыткой «С 8-м марта!». У самого края пылились огрызки карандашей и половинки сломанной ручки.
Разложенные на столе армейские Мишкины снимки, вперемешку с вырезками из «Советского экрана», запиской сколько в этом месяце было израсходовано киловатт электроэнергии и чёрно –белой фотографией группы «Кисс», прижимал лист толстого оргстекла. На краю стола, покаянно опустив голову, стояла настольная лампа цвета поповской рясы. Снизу её пытался лизнуть длинным языком с чёрно-белой фотографии вампир американской сцены Джин Симмонс. Озаряемые солнечными бликами, бесились на стене ведьмаки и чёрточки русских обоев.
Напротив меня возле дивана геометрился самый обычный табурет, на котором уместились бидон с пивом, два стакана, вобла на газете, пачка «Явы» и бензиновая зажигалка. Под табуретными ножками, вдали суеты и ног, устроились домашние тапочки. Было тепло и уютно.
– Ну?– Хомяков взял коробку и потряс ей передо моей сонной физиономией, как бубном.
– «Лед Зеппелин» что -ли? –Зевнув, спросил я.
– Фигу!
– «Вайтснэйк» новый?
– Не-а. – Продолжал улыбаться своей новой забаве Мишка.
– Подожди… «Дип Пёпл» новый? Я такой коробки у тебя не помню.
– Ж-ж-ж…– Мишка спланировал коробкой на магнитофон, изящно катапультировав по дороге плёнку:
– Не угадал! «Рейнбоу», старик! – «Рейнбоу» этого года! Концерт из Лондона.
– Yes! – Дёрнул я воображаемый паровозный гудок.
– Не «yes», а «ес, ес, ес»! – Пожурил меня Мишка, ткнув трижды наверх пальцем.
Пока он заправлял плёнку в старенькую «Яузу», я разлил из бидона остатки «Жигулёвского», которое мы купили, отстояв в праздничном карауле у бочки.
Шёл ноябрь 87 –го. Вся страна отмечала семидесятую годовщину Великой Октябрьской Социалистической революции. Сокращённо – ВОСР. Трудовой народ в этот день не работал. Мишкины родители с утра заседали на кухне, обсуждая революционный вопрос– что съесть в первую очередь холодец или заливное.
По телевизору один за другим шли фильмы о революции. Бухала «Аврора», шли на фронт бронепоезда, целилась из нагана в Ильича контрреволюция. В такие праздничные дни, как этот, я прощал своей родине не только строительство коммунизма, но даже социализм архитектуры и анархию уличных помоек.