Грезы Мануэлы
Шрифт:
— Извините меня, — ласково сказал адвокат, — я не хотел это говорить, Бернарда. Слова вырвались сами собой. Я прошу вас замолвить за меня словечко перед Исабель и сеньором Салиносом, чтобы я мог компенсировать все, что потерял со смертью мадам Герреро. Я хочу получить работу, которая соответствовала бы моей квалификации. Согласитесь, ведь это всегда лучше, чем заниматься вымогательством.
— Я даже не знаю, как мне это сделать, — задумчиво произнесла Бернарда.
— У вас все получится, — обнадежил адвокат.
— Не знаю, что мне с вами делать, адвокат.
Пинтос нахмурился.
— Я вам, Бернарда, скажу одно: или вы мне помогаете, или разразится скандал.
Бернарда резко встала и подошла к столу. Этим она хотела дать понять адвокату, что их разговор окончен. Но Пинтос не торопился уходить.
— Великолепно! — промолвил он. — Служанка помогает адвокату. Это очень редкий случай. Я даже больше скажу: вам лучше всегда оставаться служанкой, а не подозрительной сеньорой Бернардой, о которой все вдруг заговорят, что она, возможно, является настоящей матерью Исабель.
— Да замолчите вы, наконец! — остановила его Бернарда.
Адвокат виновато склонил в ее сторону голову.
— Вы правы. Иногда в порыве энтузиазма я могу перейти всякие границы.
Он поклонился и направился к двери.
— Обождите минутку, — остановила его Бернарда.
— Я слушаю вас.
— Хочу предупредить, чтобы вы вели себя осторожно в отношении Исабель, иначе у меня может возникнуть желание убить вас. Только бы не случилось ничего плохого с моей дочерью! Я постараюсь помочь вам. А теперь уходите!
Мерседес сидела с детьми в саду. Она была чуть выше среднего роста, очень хороша собой, настоящая красавица, но лицо строгое, суровое; безукоризненно стройная фигура с тонкой талией ничуть не расплылась, не отяжелела. На ней было серое платье, спереди его прикрывал широчайший накрахмаленный белый фартук, завязанный на спине аккуратнейшим, жестким от крахмала бантом. С раннего утра и до вечера жизнь ее протекала с детьми.
Она посмотрела на Мануэлу и Руди, гуляющих в саду.
— Мануэла, я тебе позволила с утра надеть лучшее платье с одним условием — чтобы ты его не запачкала. Посмотри на себя! Какая ты грязнуля!
Мерседес нахмурилась, углы красиво очерченных губ опустились.
— Она не виновата, — вступился за нее Руди. — Она поспорила с Марианной из-за куклы. Они хотели посмотреть, как действуют ноги и руки. Я им обещал, что мы поправим дело, и кукла будет опять как новенькая.
— Дай посмотрю. — Мерседес протянула руку.
Она не была щедра на слова, больше молчала. О чем она думала, не знал никто, даже ее муж Коррадо; держать в строгости детей она предоставляла ему, и все, что он велел, исполняла беспрекословно и безропотно, разве только случится что-то уж вовсе необычное.
Внимательно
— Завтра утром я постираю кукле платье и сделаю новую прическу. А сегодня вечером, после ужина, Руди может приклеить ей волосы и вымыть ее.
Слова эти прозвучали не то чтобы как утешение, скорее как приказ. Мануэла кивнула, неуверенно улыбнулась, ей сейчас ужасно хотелось, чтобы мать улыбнулась. Мануэла чувствовала — есть у нее с матерью что-то общее, что разнит их обеих от отца и всех остальных.
— Мама, можно я посмотрю, как Руди будет учиться ездить верхом?
Мерседес улыбнулась.
— Да, конечно, доченька. Я тоже пойду с вами, если только Руди будет не против.
— Нет, я не против, — сконфуженно проговорил Руди. — Но я еще не очень хорошо умею ездить.
— Ничего страшного. Нам обеим будет очень любопытно понаблюдать за тобой.
— Да, мама, — согласилась с нею Мануэла.
Мерседес поднялась с травы, и они втроем зашагали к конюшне. Дети шли впереди и разговаривали между собой. Мерседес задумалась.
Удивительный край эта Аргентина. Есть в нем величие и красота. Почва совсем красная, цвета свежепролитой крови, и там, где земля не отдыхает под паром, сахарный тростник на ее фоне особенно хорош, длинные и узкие ярко-зеленые листья колышутся в пятнадцати — двадцати футах над землей на красноватых стеблях толщиной в руку. Коррадо с восторгом объяснял ей: нигде больше тростник не растет такой высоченный и такой богатый, не дает столько сахара. Слой этой красной почвы толстый, до ста футов, и состав ее самый питательный, в точности такой, как надо, и дождя всегда хватает, вот и тростник растет самый лучший.
Руди неуверенно и неумело взобрался в седло. Лошадь под ним, почувствовав неопытного седока, загарцевала. Конюху стоило немалого труда успокоить ее.
Мерседес и Мануэла наблюдали за этой сценой издали.
— Ты довольна? — спросила у дочери Мерседес.
— Да, мама, — ответила та и засмеялась.
— А почему ты смеешься?
— Смотри на Руди, — Мануэла указала рукой.
— Ничего, — заметила Мерседес, — он скоро научится.
— Научится?
— Конечно, дочка.
Мануэла недоверчиво посмотрела на мать.
— Ведь это так трудно. Ты уверена, что он обязательно научится?
— Да. Разве ты не видишь? Он ведь старается. Главное — иметь желание научиться, а у Руди этого желания предостаточно.
— Если Руди станет таким же, как папа, — серьезно сказала Мануэла, — научится обращаться с лошадьми, я выйду за него замуж.
Слова дочери рассмешили Мерседес.
— Да, дорогая, ты права. Давай поддержим Руди. Молодец, Руди! Очень хорошо! Ты можешь поаплодировать ему.