Гримус
Шрифт:
Над горной равниной, в полумиле от начала нового склона, стояло еще одно уединенное жилище. Стены этого дома в противоположность единообразной выбеленности городских построек были окрашены непроницаемой чернотой агата. Здесь жила Лив.
Дальше вплоть до самой вершины, скрытой завесой облаков, никакого жилья не было.
— Эти облака висят там всегда, — неожиданно заметил Виргилий и снова замолчал.
Взлетающий Орел не забыл клятвы, данной им в этом Внутреннем Измерении; при первой же возможности он собирался оставить свои поиски и обосноваться на острове. Здесь должен был прийти конец бесконечным годам его странствия, несчетным зимам и летам слепого блуждания вслед за движущимся перстом. По всему, сейчас он должен был бы вздохнуть с облегчением — но почему-то опечалился. Любому человеку трудно расставаться
Виргилий Джонс тоже строил планы, и в значительной части этих планов принимал участие Взлетающий Орел. Сейчас, когда он и его спутник добрались наконец до К., наступил критический момент. От того, как Взлетающий Орел поведет себя в городе (и как город примет его), во многом зависел результат, на который Виргилий надеялся. Если Взлетающий Орел и К. не сойдутся, все усилия мистера Джонса пойдут прахом. Сил самостоятельно тягаться с Гримусом у Виргилия Джонса больше не было. Недавно, в лесу, он мельком взглянул на Гримуса, и у него вновь появилась надежда; но после схватки с горфом мистер Джонс опять понял, что бессилен. С невеселым удивлением Виргилий обнаружил, что все его последние действия во многом соответствуют намерениям Деггла; узнай об этом Мастер Николас, он тоже наверняка очень бы удивился. «Если бы Бога не было, то его следовало бы придумать», вспомнил Виргилий и улыбнулся, переиначив афоризм: «Поскольку Гримус есть, его следует уничтожить».
Сейчас возобновлялось давно проигранное сражение. Ему предстояла встреча с О'Туллом и, может быть, с Лив. Но обратной дороги не было.
— Взлетающий Орел, — обратился он к своему спутнику, — я хочу вам кое-что сказать: более всего мы беззащитны перед теми, кого любим.
Взлетающий Орел слушал мистера Джонса вполуха. Виргилий махнул рукой и зашагал вперед, старательно тараща глаза и пытаясь рассмотреть что-нибудь в затянувшем горную равнину ночном тумане, в котором К. приобретал таинственный, потусторонний вид.
— Я говорил о себе, — заметил через некоторое время Виргилий Джонс. — Надеюсь, вам не суждено будет испытать мою боль. Но что касается меня, то все ваши несчастья и вся ваша боль — это мои несчастья и боль. По моему, только так и следует понимать дружбу.
Взлетающий Орел проникся смыслом услышанного. Виргилий говорил тяжело и медленно; такие слова даются трудно. Это был крик о помощи, мольба человека, который уже дважды спас Взлетающему Орлу жизнь.
— Я согласен с вами, — проговорил Взлетающий Орел.
Виргилий Джонс коротко кивнул.
Сразу за последними деревьями Леса они остановились. Была глубокая ночь.
— Ну что? — бодро спросил Виргилий. — Вперед?
Под влиянием внезапного порыва Взлетающий Орел взялся правой рукой за левую руку своего проводника; словно братья, рука об руку, они двинулись навстречу своей разной, но одинаково тревожной судьбе.
Сияющая над туманной равниной луна озаряла их движущиеся фигуры желто-молочным светом.
Часть вторая. Время Прошедшего
Глава 31
Ночной К.: домишки испуганно жмутся друг другу, словно надеясь найти в тесноте защиту и тепло. Грубые людские жилища, заляпанные грязью и покрытые вековым прахом времени, грязно-белые уроды, архитектурные нелепости, с вызовом выставляющие напоказ крытые разнородной черепицей горбатые крыши и перекошенные двери.
Вокруг домов, конечно, улицы. Пыль и прах жизни, гуляющие вихрями и маленькими смерчами между бесформенными домами, приносящиеся ниоткуда, бесцельно мечущиеся, существующие только ради своего существования. Любое поселение людей должно иметь улицы: расчищенные промежутки между засыпанными мусором ямами.
Одна и только одна улица города могла претендовать на звание проспекта. Авеню, мощенная булыжником, местами уже разбитым в пыль, пересекала город из конца в конец, горделиво утверждая свое превосходство: подлинная римлянка среди варваров.
Человек, дряхлый и ветхий, как его одежды, грязный, как дома по сторонам улицы, полз на четвереньках по этой величественной артерии, словно пилигрим по дороге к Риму, выказывая все признаки трепетного преклонения.
Этого человека звали Камень; он не откликался на другие имена и редко удостаивал кого-то не только вниманием, но тем более ответом. Молчание — его кредо, дорога — его холм, ее булыжники — камень Сизифов. Неустанно, день за днем, он пересчитывает булыжники, один за другим, нумеруя их в уме для следующих поколений. Задача бессмысленная и неразрешимая для человека с плохой памятью, в которой бесконечное сложение так никогда и не даст итога. Давным-давно, во времена забытые даже им, Камнем, он пытался вести настоящий счет; его измученный язык с запинкой проговаривал труднопроизносимые бесполезные числа; цифры выскальзывали из его памяти, но всякий раз он терпеливо возвращался к самому началу. Теперь же пересчет и перепись стали лишь предлогом; подлинной его целью была дружба с булыжной мостовой — требующая, как и любая дружба, неустанного ежедневного подкрепления вниманием. Камень здоровался с каждым булыжником по отдельности, приветствуя камни как старых друзей, с радостью проползая над одним знакомым растрескавшимся валуном тут и над другим, приятно-округлым — там. Некоторым из них, своим любимцам, он давал имена; другим придумывал интересные истории и похождения. Улица была его миром, средоточием его радости, боли и утешения. Маленький и худощавый, он стал неотъемлемой частью дороги, такой же, как булыжники. В одно из своих возвращений в мир говорящих людей он откровенно поведал миссис Эльфриде Грибб, жене Игнатиуса К. Грибба, городского головы: «Если бы не я, дорога давно бы развалилась. Булыжникам, как людям, нужна любовь». Камень оберегал дорогу и ухаживал за ней, ревностно охраняя ее от посягательства пылевых вихрей, залетающих из соседних переулков, залечивал ее раны, наносимые копытами животных, бредущих на поля утром и возвращающихся оттуда вечером, что представляло существенную пользу для всего города. Камень ухаживал за дорогой и лелеял ее. Дорога принадлежала ему безраздельно. В награду за этот подвиг любви в любом доме, к которому Камень оказался ближе всего в миг голода и усталости, его кормили и давали ночлег. Приблизившись к окраинам города-обители вечных страдальцев, Виргилий Джонс и Взлетающий Орел ступили на булыжник именно этой, дорогой Камню, дороги.
Поравнявшись с первыми фермерскими домиками, Взлетающий Орел почувствовал, как сердце его забилось чаще. За аккуратными занавесками в окнах тут и там горел желтый свет, обещая усталым путникам отдых от странствий. Живо оглянувшись на своего проводника, Взлетающий Орел уже готов был поделиться с ним этим радостным чувством, но замолчал; лицо Виргилия Джонса было невеселым и задумчивым. Житель острова Каф был погружен в неведомые тревожные размышления, и лучше было оставить его в покое. Взлетающий Орел решил умерить свой энтузиазм и оставить восторги до лучших времен.
Дом: вот что за слово привело его в такое волнение. Слово зародилось в его душе и нашло себе место в его сознании еще в ту пору, когда он стоял среди деревьев на опушке горного Леса. Со временем, когда окна жилищ стали отчетливо различимы, это слово окончательно оформилось и приобрело смысл. Дом для моряка, вернувшегося с моря, и охотника, спустившегося с холмов. Взлетающий Орел возвращался домой, в город, где никогда не был. Он впервые увидел смутные очертания своего дома, глядя на затянутую дымкой равнину; почуял его дух в напитанной благовониями ночи; услышал его в мерном стуке подошв по булыжнику; но главным признаком дома были все-таки освещенные занавешенные окна, эти закрытые глаза жизни, лучащиеся покоем.
Взлетающий Орел вдруг остановился. Виргилий с удивлением оглянулся на него и, сам того не зная, ответил услугой на услугу, сдержав в горле готовые вырваться наружу слова, способные лишь разрушить очарование.
У дороги стоял фермерский дом. Приземистый, длинный, беленый. Близлежащий хлев, без сомнений, был полон спящего скота; Взлетающий Орел не мог отвести глаз от освещенных окон дома — почему-то окна привлекали его невероятно. За окнами передвигались силуэты людей, там вовсю кипела жизнь. Взлетающий Орел вдруг повернулся и, толкнув калитку, устремился к этому манящему желтому свету. Виргилий Джонс, оставшись на дороге, с тревогой наблюдал за своим спутником.