Гримус
Шрифт:
— Если по внешности действительно не следует судить, — отвечает Взлетающий Орел, склоняясь для поцелуя над этой ручкой, — то, по-моему, с вами мне тоже повезло.
Ирина Черкасова весело смеется в ответ, но глаза ее, серые и таинственные, как замечает Эльфрида, продолжают внимательно изучать и ощупывать незнакомца, искрясь обещанием.
— Две святые, дорогая! — восклицает она, обращаясь к Эльфриде, — сразу две святые; иначе как сообщницами нас не назовешь.
Глаза Ирины продолжают дразнить Взлетающего Орла. Глазам этим известна их власть. Чело Эльфриды чуть заметно омрачается.
— Так пойдемте же, пойдемте! — восклицает Ирина и, схватив Эльфриду за руку, увлекает ее в салон.
— Позволю себе дать вам совет, мистер Орел. Будьте осторожны.
Ирина и Эльфрида, обе бледные, обе снедаемые жгучим любопытством, обе похожие на статуэтки из тонкого фарфора, плывут впереди. Взлетающий Орел мысленно изумляется потрясающей быстроте смены впечатлений, полученных по прибытии в К.: от вопиющей грубости «Эльбы» до в равной степени вопиющих прелестей мира этих двух женщин; но еще более занимал его другой вопрос — так ли велико внутреннее, глубинное отличие, скрытое за столь разными фасадами этих противоположных миров?
Граф Александр Черкасов с виду был мужчиной видным и привлекательным. В каждом рукаве у него скрывалось по платку; один платок был уже мокрым насквозь, второй быстро нагонял товарища. Граф чрезвычайно часто и сильно вытирал лоб, эту великолепно вылепленную верхнюю часть черепа, придающую ее обладателю вид гениального мыслителя; эту иллюзия подкрепляли свободно разбросанные локоны светлых кудрей и слегка вывернутая верхняя губа. Но то была лишь иллюзия, ничего более; Александр Черкасов был слабым, пустым, вечно выставляющим себя на посмешище дураком, о чем его красавица жена преотлично знала. Используя этот факт в противоборстве с законным супругом, она не упускала случая уколоть и унизить его. Он никогда не находился, что ответить Ирине: искать было попросту негде. В момент появления четверки граф стоял у холодного камина в любимой позе скучающего аристократа, облокотившись на каминную доску. Справа от графа стоял низкий кофейный столик с графином вина и серебряной сигаретницей. В сигаретах не было ни крошки табаку; в табаке не нуждались, поскольку на полях вокруг К. обильно произрастала индийская конопля. Большую часть жизни Черкасов провел под лёгким кайфом, что значительно усугубило его от природы неподвижный, остановившийся взгляд. Наркотик не открыл в его разуме ни одной двери, служа лишь единственной цели — еще надежнее упрятать графа в темницу глупых анахронических поступков, из которых только и состояла его жизнь. Александр Черкасов все еще был в своем фамильном поместье в России.
Свою функцию в К. он сводил к необременительному приятному минимуму; в островном сообществе правонарушения были великой редкостью, из-за чего играть роль мэра Черкасову приходилось лишь время от времени, и к моменту появления в К. Взлетающего Орла он уже очень давно не вспоминал о предмете своего основного интереса. Граф спал, курил, бродил по саду или ел. Его жизнь состояла из считанного числа развлечений и немногих амбиций; по натуре граф был типичный павлин и всеми силами старался держаться с достоинством и выступать гордо и важно. Он совсем не возражал против обычных жизни и смерти; бессмертие он принял только по настоянию трепещущей перед уходящими годами Ирины, которой непременно нужен был спутник; как только знакомое им общество начало вымирать, Черкасовы перебрались на остров, показавшийся им довольно заманчивой альтернативой свету. Девушки мадам Джокасты удачно компенсировали графу вялую враждебность и сексуальное неприятие, которые он частенько вызывал у своей жены.
Граф поздоровался с Эльфридой и поцеловал ее в щеку, приветствовал Грибба насмешливым салютом и крепко встряхнул руку Взлетающему Орлу, не забыв переплести с ним по обычаю большие пальцы.
— Итак, Игнатиус, вы обзавелись протеже… и каким красавцем! Очевидно, мои котировки после этого несколько понизились.
— Но дух соперничества всегда был чужд вам, не правда ли, граф? — парировал Грибб.
— Наверное, вы правы, — отозвался Черкасов. — Да. Думаю, вы правы.
— И не вам, а мне следует чувствовать себя ущемленным, — продолжил Грибб. — Кто я? Гадкий утенок в собрании лебедей.
Черкасов рассмеялся и похлопал Грибба по голове.
— Вы стоите нас всех, Игнатиус, — весело ответил он.
Взлетающего Орла озадачили подобные взаимоотношения, тем более после того, как он заметил, что, прислушиваясь к разговору мужей, Ирина и Эльфрида то и дело машинально кивают и издают одобрительные восклицания. В манере держаться графа, в его учтивой речи и снисходительных действиях чувствовалась какая-то странная рассогласованность, словно он считал Грибба фигурой, определенно заслуживающей вознесения на пьедестал, — но только где-нибудь далеко, на другом краю света. Но вот Ирина с сияющим взором устремилась к Взлетающему Орлу, и тот сразу забыл о своих странных наблюдениях.
— Бокал вина, мистер Орел, — предложила графиня и в самом деле подала похожий на тюльпан бокал, но только после того, как согрела стекло в ладонях. — Вот, прошу, — проговорила она весело, — я согрела для вас вино.
— Что может быть лучше такого вместилища для вина, — отозвался Взлетающий Орел, чем снова заставил Эльфриду нахмуриться.
— Я голоден как волк, — объявил граф. — Не лучше ли будет отведать вино за едой?
Настал черед Ирины хмуриться — опалив супруга ненавидящим взглядом, она ответила ему с ласковой улыбкой:
— Конечно, дорогой. Прошу гостей ненадолго извинить меня — я должна удостовериться, все ли готово. — И, повернувшись к Взлетающему Орлу: — Последнее время мне приходится обходиться без прислуги. Простите нам эти маленькие неудобства.
Сказав это, Ирина вышла.
За столом разговор направлял граф. Взгляд его вечно блуждающих глаз на этот раз был больше отстраненным, чем пустым. Слова графа предназначались исключительно жене; остальные могли либо с легкостью исчезнуть из его гостиной, либо принять в свое общество новых гостей — Черкасов не замечал ничего. В продолжение всего монолога мужа Ирина сидела неподвижно, с крепко сжатыми губами, но ни разу не перебила его и ни разу не обратилась с каким-либо замечанием или тихой просьбой к гостям. Насколько понял Взлетающий Орел, таков был семейный ритуал Черкасовых.
— Хорошие времена минули, — вещал Черкасов. — Помнится, поутру сразу после бала кавалерия шла в бой. Мы чудесно проводили время — гонялись с казаками по степям за изменниками. А чего стоили петербургские салоны — остроумные мужчины, прекрасные женщины, никаких ограничений в вине и совокуплениях — золотой век, по-моему.
Граф рассмеялся: нервно, пронзительно.
— Александр, — наконец решилась подать голос Ирина; но в тоне ее слышалось скорее волнение, чем осуждение. Граф оставил жену без внимания.
— В совокуплениях, — с чувством повторил он. — Но обо всем этом пришлось забыть. Восстание ширилось, крики бунтовщиков становились все громче, все яростнее. Кем мы были — породистыми псами, чьи дни сочтены? Еще день и ночь, и вот палачи стучатся в ваши ворота.
Граф уже не сдерживался, говорил громко, ритмически, с увлеченностью.
— Они вешали нас, расстреливали, выпускали нам кишки; последний бокал вина, последняя папироса, последняя улыбка — большего нам не позволяли. Но одного они запретить не могли — нашей дружбы. Это осталось с нами навсегда. Стены этой комнаты хранят память о дружбе. Давайте выпьем за это.