Гринтаун. Мишурный город
Шрифт:
непринужденно,
Как должное, и уже забыла, и даже ухом не повела.
Дом в котором я родился,
Дом бабушки,
Ужасный самый и прекрасный самый,
Весь полыхал, когда я мимо проходил,
И пламя бушевало в окнах
От утопающего солнца.
Все стекла до единого – расплавленная бронза
Щитов старинных, на которых тысячи погибших
в битвах
Торжественно несли на погребальные костры
заката.
Словно
Окна ослепительно сверкнули, оглашая воплями
лужайки,
Затем метнулись, чтоб запалить побольше
Факелов на полыхающих верандах,
заросших розами,
И чердаки пустились в пляс с роями
искр-светляков,
А купола на башенках желанием сладострастным
вспыхнули
И, обезумев, девственные люстры затрещали
огоньками.
Я встал как вкопанный.
Я зашагал по золотой траве,
Горящим башенкам позволив ослепить меня.
Никто ни разу мне не оказывал такой прием
За всю историю моих приездов и отъездов.
Ни разу мне не привалило подобное богатство.
Закату было ведомо о том, что нужно мне,
И он зажег мириады торжествующих огней,
Чтобы указать и осветить мне путь,
Сожжением счастья на моих глазах, слезящихся
от радости.
Закат все двери банков распахнул
И растранжирил все свои богатства
В один всепоглощающий момент.
За одиноким деревом учуял я холодную тень
Смерти,
Которая ждала, когда иссякнут бесшумные
потоки света,
Чтобы схватить не только деньги, но и меня.
Но в этот час благополучно все сложилось;
Вернулся я домой и чудом выбрал миг,
Заставивший весь мир, лишенный дара речи,
Оцепенеть, как в бронзе.
Став изваянием, питался я из воздуха гордыней,
И горлышками золочеными мне птицы напевали:
Ты будешь вечно жить. И летняя пора твоя,
став вечностью,
Останется прекрасной.
Я остался.
Погасло солнце.
В небе отключился свет.
Я, умудренный, пару дней спустя встал до рассвета,
Прошагал по улицам ночным
До станции и укатил туда, откуда прибыл,
И мне вдогонку солнце золото метнуло,
Чтоб город мятной зеленью зазеленел.
Все тем же королем, каким был по приезде,
Благодаря обману зрения, я, облаченный в
мантию, уехал.
Последнее, что я увидел: проспекты, магазины,
город,
Во блеске золота сусального омоложенный.
Согбенное под тяжестью дублонов
королевских древо
Затрепетало от дурных предчувствий,
Когда я мимо проходил,
И молвило:
Прощай!
Спустя часы, в Чикаго,
Станционный туалет мужской
Вонял похлеще львиного загона
В зверинце дублинском,
В ту пору,
Когда еще я
Очень старым был.
Мальчишки всегда куда-то бегут [12]
Мальчишки всегда куда-то бегут.
Спросите их на бегу: куда они все несутся?
Они гарцуют, пританцовывая,
И отвечают озадаченно:
Не знаем.
И взглядом говорят:
12
«Boys Аre Always Running Somewhere», Angelitos Goldbook Calendar, April 25, 1976.
Надо быть занудой или чокнутым,
Чтоб задавать подобные вопросы.
Они несутся дальше.
Как времени поток.
Что им расспросы и ответы,
Их дело – созвучие с жизнью, извечными
истоками.
У Бога есть причины отправлять их на юг-восток
и север,
А почему бы не на запад?
Быть первым – лучше всех, второе —
второсортно,
Но лучше быть вторым, в движении,
Чем с опозданием откликнуться на зов судьбы
И редкие возможности, что ждут за горизонтом,
На вершинах гор, обожжены восходами или
Застужены промозглыми ноябрьскими ночами.
Мальчишки вечно бегут куда-то.
Грех не сорваться с места.
Кто скажет им: не вылезайте из постелей
И, застыв на старте, не вылетайте пулей из дому,
Битком набитого оладьями, обычаями, обрядами?
Мужчины всегда бегут куда-то.
Полюбопытствуйте в вагоне, в самолете,
На оживленном тротуаре – куда?
Ворочая во рту сигару или жвачку,
Он переложит из одной руки в другую чемодан,
Подумает, посмотрит пристально, недоуменно,
Уйдет в себя и скроется из виду,
Решив, как и мальчишки,
Что нет предела чокнутости и занудству,
А значит, лишены вы наслаждений в жизни.
Двенадцать лет назад, мальчишками, они
мечтали,
Теперь же, возмужав, они пришли туда,
Куда им так хотелось убежать,
Добрались до конечной станции,