Гринвичский меридиан
Шрифт:
— Как же мы вернемся? Мы так далеко ускакали от того места…
Режиссер рассеянно ответил:
— Места здесь везде одинаковые. Я доставлю тебя домой, не волнуйся. Только сначала ты должна мне помочь.
Я ничего не спросила, ожидая продолжения, и тогда он сказал:
— Мне нужно срочно отснять один эпизод. Прямо сейчас.
— Что за эпизод?
— Свадьба.
— Свадьба?!
Он соскочил с коня и подставил руки:
— Прыгай!
Его ладони обжигали, и весь он был
— Бегите!
Они удалились ленивой рысью. Режиссер сказал:
— Закрой глаза. Подставь лицо ветру, пусть остудит. Нельзя выходить замуж сгоряча.
— Но это же только кино!
— Конечно. Только кино. Но ты ведь помнишь, что мой принцип — полная правдоподобность? Ты должна прожить все на самом деле, а не просто сыграть. Тем более, что играть-то ты не умеешь. Если б тебе не было в действительности так жутко и весело на коне, ты бы этого не изобразила.
— Жаль, что ты не снимал…
Он оскорбленно воскликнул:
— Как — не снимал?! Весь этот день войдет в мой фильм.
Теперь настал мой черед изумляться:
— Но ведь нигде не было ни души! Кто же снимал? Где-то опять была спрятана камера?
Усмехнувшись, Режиссер широко взмахнул руками:
— Везде! Мой фильм — в этом воздухе, на этой траве, на твоих ресницах… Как снег. Потом я просто соберу его и слеплю все, что мне захочется.
— Этого не может быть! Но я почему-то верю тебе.
— Потому что я особенный, — важно заметил он. — Гениальный и неотразимый.
Я не удержалась от смеха:
— Может, и так… Может, ты и вправду лучший режиссер на свете. Жаль, что я до сих пор так и не видела твоего первого фильма.
Во взмахе его красивой руки выразилось пренебрежение:
— А, он уже умер… Для меня умер. Я начал снимать новый фильм, и тот перестал существовать. Он мне так нравился! А теперь я не могу смотреть его… Все не так, не то, фальшиво. Надеюсь, что этот выйдет таким, как я хочу.
— А потом ты начнешь снимать третий фильм.
— Да, — со смехом подхватил он, — и все повторится… Грустно. Грустно жить без прошлого. Или с тем, которого только стыдишься.
Не в силах скрыть зависть, я сказала:
— Зато у тебя есть будущее. Ты чего-то добиваешься. А я даже не вижу себя в завтрашнем дне.
— Постель, раковина, плита, — насмешливо напомнил Режиссер. — Это тебя уже не устраивает?
— Устраивает! — резко возразила я. — Только… Это в радость, когда знаешь, ради кого ты это делаешь. Понимаешь? А мой друг… Я даже не знаю, какие у него планы. Он ведь не делал мне предложения.
— Значит, ты рождена для того, чтобы варить ему овсянку и стирать носки?
— Если это облегчит ему жизнь — почему бы и нет? Я знаю, что способна на что-то еще, но зачем непременно противопоставлять одно другому? Лишать себя чего-то… Я вполне справилась бы со всем, что составило бы мое счастье. Человек ведь очень многое может, главное, знать — ради чего… Когда я хотела стать художницей, то вовсе не собиралась лишать себя любви. Знаешь, мне даже жалко западных женщин… По-моему, они сами страдают, заставляя себя непременно делать выбор. Зачем обделять себя? Лучше приложить немного больше сил для того, чтобы все успеть!
Режиссер с сомнением покачал головой:
— Ты хочешь запрячься в тяжеленный воз и в одиночку тащить его, как все русские бабы?
— Почему это — в одиночку?! Я же как раз и говорю о том, что не хочу обрекать себя на одиночество!
— Ну как знаешь, — равнодушно ответил он. — Я могу предложить тебе только свой путь. Если твой друг никак не решится… Я обещал повести тебя на самую высоту, и это будет. Я помогу тебе достичь пика ощущений, пика удовольствия… А потом мы спустимся так низко, что, может быть, нас расплющит.
— И мы умрем? — замерла я.
— Не сразу, — спокойно заверил он. — Несколько лет у нас есть.
— Для чего все это?
— Чтобы перед уходом вобрать эту жизнь целиком. Со всеми ее пороками и радостями, с грязью и чистотой.
Он и сам не замечал, что ставит порок на первое место. Но я решила выяснить все до конца:
— Разве человек не должен стремиться к тому, чтобы уйти из этой жизни чистым?
Режиссер ласково тронул меня за подбородок:
— Дурочка… Ты совсем еще ребенок. Что за радость тогда от жизни?
— Но ведь радость может быть и чистой! Когда мы скакали на лошадях…
— Которых украли…
— Украли?!
— А разве они были похожи на диких? Не пытайся обмануть себя. Главное в твоей сегодняшней радости составлял привкус греха. И ты это чувствовала… Сами встречи со мной привлекают тебя именно тем, что оставляют потом ощущение запретности. Ведь ты не рассказываешь о них своему другу, верно? Хотя ничего греховного между нами не происходит. И все же на них — неуловимый налет порочности. И в этом вся радость.
Я призналась:
— Мне трудно с тобой спорить. Я медленнее соображаю.
Режиссер не стал меня добивать. Пропустив мои последние слова, он озабоченно спросил:
— Ну, как насчет свадьбы? Ты готова?
— А платье? — всполошилась я. — Где мы сейчас возьмем платье? Его привезут?
— Какое еще платье? Ты забыла, о ком наш фильм? Дай мне руку. Закрой глаза. Повернись лицом к ветру. Вот так… И не подглядывай, а то все испортишь.
— Нас снимают?