Гром и Молния

Воробьев Евгений Захарович

Патрулей Прибылов не видел, но можно было думать, что они торчат на всех тормозных площадках. Он принялся было считать вагоны, но сбился со счета и внезапно подумал: «А что, если подъехать до Хвойной?»

Прибылов устал, и ему очень не хотелось брести дальше пешком. Кроме того, поездка избавляла от поисков станции в темноте. А самое важное — он может опоздать. Немцы выгрузят, развезут снаряды и оставят его в дураках. Вряд ли Прибылов успел взвесить все «за» и «против», скорее всего, он принял решение, повинуясь чутью

разведчика.

«Двум смертям не бывать, — успел он подумать, — а от одной вряд ли отвертеться. Только чтобы не по-глупому, не раньше времени….»

Он рванулся к движущейся стене вагонов, ухватился за ускользающие поручни, в два прыжка вскочил на тормозную площадку и тотчас же наткнулся на часового. Тот сидел на скамеечке сгорбившись, засунув руки в рукава, зажав карабин между коленями. Прибылов не дал ему встать и умело использовал оба свои преимущества — внезапность и свободу движений, присущую человеку, который твердо стоит на ногах. Он выхватил карабин и обрушил его кованым прикладом на голову фашиста. Тот был без каски, и участь его решилась мгновенно.

За ступеньками — откос, и не слышно ничего, кроме перестука колес и натужного скрипа буферов…

Оставшись на площадке один, Прибылов унял сердцебиение, закутался в чужой плащ, подобранный на полу, и уселся в той же позе, упершись коленями в борт тормозной площадки. Чувствовал он себя уверенно и был сейчас обеспокоен поездкой не больше, чем в детстве, когда ездил «зайцем» на дачном поезде.

Эшелон осторожно миновал несколько стрелок, машинист начал тормозить, и Прибылов понял, что попал на Хвойную. Он соскочил с подножки, отполз в сторону и спрятался под вагоном, одиноко стоящим на соседнем пути.

Хорошо бы выяснить, есть ли еще груженые составы, но разгуливать сейчас по станции опасно, тем более что охрана в любую минуту может хватиться исчезнувшего часового и забить тревогу.

Прибылову не терпелось подать сигнал и бежать обратно в лес. Но может прийти еще эшелон, и обидно, если он уцелеет.

На станции было тихо, только вдали попыхивали паровозы, будто хотели отдышаться после бега. Кто-то прошел с фонарем вдоль состава, и опять тишина…

Лежа под вагоном, он еще раз с удовольствием ощупал заряженную ракетницу, лежащую за пазухой. Никто теперь не помешает ему выполнить приказ, и, что бы ни ждало его дальше, он даст две зеленые ракеты и вызовет на себя огонь.

«Интересно знать, как обо мне сообщат Наташе: «Пропал без вести» или «Пал смертью храбрых»?» — горько подумал он и опять вспомнил, что перед уходом не ответил на последнее ее письмо. Боялся, что ответ будет натянутым: сообщать об опасном задании не хотелось, чтобы письмо не выглядело прощальным.

«Когда я сажусь ужинать, — писала Наташа, — то ставлю на стол две тарелки, две чашки. Ты не сердись на меня, я стала совсем глупенькая от любви к тебе и одиночества. Мне все кажется, что вот откроется дверь и ты войдешь, как всегда веселый, шумный, проголодавшийся, и сразу же сядешь ужинать».

Прибылов поежился, глубже засунул руки в рукава ватника. Ему было сладко думать, что Наташа спит сейчас в теплой постели — ей ничто не угрожает, в комнате тихо, только прилежно тикают часики. Ложась спать, она любит класть эти часики под подушку. Кстати, который час теперь?

Светящиеся стрелки показали половину третьего. Прибылов долго вслушивался в ночь. Тишина. Он уже отчаялся что-нибудь услышать, как издали донесся глухой гром взрыва.

— Был мост, и нет моста! — радостно подумал он вслух.

Хорошо бы подать сигнал, но, может, еще один эшелон успел пройти через мост и сейчас где-нибудь в пути?

Около четырех часов утра Прибылов выполз из-под вагона и посмотрел на небо. Рассвет еще не коснулся неба, но звезды потускнели. Дальше ждать опасно: сигнал будет плохо виден.

Поездов больше не было, где-то вдали слышался едва различимый шум моторов: по дороге шла автоколонна. Может быть, за снарядами?

Он вынул ракетницу и поднял ее над головой. Не сразу удалось унять дрожь руки — волнуется или продрог? Прибылов затаил дыхание, совсем как при стрельбе в цель. Уж не собирается ли он попасть ракетой в ковш Большой Медведицы?

Две ракеты одна за другой поднялись в небо с зеленым шипением, и стоявшие рядом товарные вагоны окрасились на несколько секунд в цвет классных.

Тревога прокатилась по станционным путям, треща одиночными выстрелами и очередями. Пронзительно залился кондукторский свисток. Паровозы переговаривались между собой испуганными гудками.

«Самое глупое было бы попасться сейчас, когда все сделано, — лихорадочно подумал Прибылов. Он юркнул обратно под вагон, выскочил с другой стороны и пустился наутек подальше от эшелона. Он дрожал, хотя не чувствовал ни холода, ни страха. — Ведь самое трудное позади, самое трудное! Неужели не отвертеться?»

Впереди показались какие-то едва различимые станционные постройки и черный профиль водокачки.

Куда бежать? Где найти лазейку в колючей проволоке, которой, как он знал, оцеплена вся территория станции?

Прибылов остановился, чтобы перевести дыхание, собраться с мыслями, но тут его внимание привлек странный, нарастающий свист. Он не успел сообразить, в чем дело, как уже ударило вблизи желто-лиловое пламя. Звук разрыва был неожиданным, как грохот поезда, который грубо рванул с места машинист. Не успел улечься разноголосый посвист осколков, как ударил второй снаряд, третий, четвертый…