Гром победы
Шрифт:
Они были царевнами, и отец любил их. Но что он думал о них? Ещё совсем недавно Анне и в мысль бы такое не вступило — будто отец вдруг сделает её наследницей!
Когда они родились, мать их ещё не была «Екатериной Алексеевной», но писалось о ней как о «госпоже Кох», «Марте Скавронской» или «Катерине Василевской». Так говорили. И, должно быть, так оно и было на деле. И маленькие девочки не были ни царевнами, ни княжнами. Они были незаконнорождёнными детьми, хотя и самого государя. Он посылал им и их матери подарки; тревожась о своей возможной
Мог ли он сомневаться в том, что это были его дети, его дочери? Высказывал ли он подобные сомнения вслух? Меншикову она писала, что дети малые тоскуют по нянюшке. А нянюшка была от Меншикова, и он её увёз. И Катерина Алексеевна просила Меншикова, «милость вашу», «ежели нет нужды» в сей нянюшке, пожаловать её прислать назад. И о девочках не иначе как: «Маленькие Аннушка и Елизавета вашей милости кланяются». И Меншиков писывал к ней — от «Катерины Алексеевны» до «всемилостивейшей государыни царицы»...
Но ужели государь мог полагать, что она изменяет... И ужели Меншиков мог... зная, что есть гнев государев!.. Нет, нет, это не было возможно!..
Этот мир страстей, то и дело приоткрывавшийся перед ней, являвший своё лицо, наводил на Аннушку испуг. Она чувствовала, что это — сила, и себя чувствовала перед этой силой слабою...
А Лизета не думала... Или давала вид, будто не думает?..
Ещё не так уж и давно — при дедушке Алексее Михайловиче — отец не мог бы даже и «привенчать» их... «...А у кого будут прижиты дети от наложниц, от вдов или от девок, а после того на тех своих наложницах поженятся, или неженаты помрут, а после их смерти останутся дети, которые прижиты по закону, а другие дети выблядки, или после смерти их останутся одни те выблядки; и по их смерти даются поместья, и вотчины и животы сыновьям их и дочерям, тем, которые по закону прижиты; а которые прижиты до закону, и тем поместий и вотчин, и животов никаких не делят и не дают ничего, и честными людьми тех выблядков не ставят, чей бы ни был...»
И Аннушка, и Елизавет и были те самые, грубым словом «выблядки» называемые. И позднее венчание родителей не покрывало позора, и ничего таким детям не полагалось, даже честного имени... И об этом их отец помнил, не мог не помнить. Они уже не были бесправными, и о браке с ними могли помышлять иностранные князья... Но российский престол!.. Которой-нибудь из них — российский, императорский уже — престол?! Ох, не сразу помыслилось о таком!..
Отец же, их узаконив, тотчас подумал и о подданных своих, как свойственно было ему думать; повелел устроить воспитательный дом при богадельне с указанием, что любого звания женщина может принести туда младенца для вскармливания и воспитания и сей принос останется в тайне.
Было такое в натуре отца, он взглядывал своим орлиным взором, и вдруг оказывалось, что там, где для прочих — болото тягучее неразрешимых вопросов, для него — нет и тени чего-то такого, из-за чего бы стоило голову ломать. Сказывали, при одном заезде в деревню некую государь подметил девицу, над коею прочие девицы смеялись. Девица была матерью незаконного ребёнка, оттого и подвергалась осмеянию. Тотчас сказал государь, что деяние подобное вовсе недостойно смеха, и велел принести мальчика и похвалил его здоровье и наказал иметь о нём попечение... «Я о нём спрошу при случае», — сказал.
Вот таков был отец.
Но было у него наследников и без Анны и Елизавет, даже после смерти сына Алексея; оставались, оставались ведь — и долгожданный Петрушенька, сын от любимой Катеринушки, и внук Петруша, дитя отменно здоровое, крепкое...
Детей покойного брата Алексея видывала Аннушка не столь часто. Лизетка сказывала раз, что матушка Катерина Алексеевна вовсе не жалует этих сироток, подраставших без отца-матери. Аннушка прихмурилась, не любила слышать дурного о своих родителях. Лизетка глядела, как сестрица отвернулась, и заметила, в усмешке скрывая горячность:
— Да что же тут дурного, скажи ты на милость?! За что матушке любить их? Пётр и Наталья — дети царевича опального, сами...
— Батюшка опалу на родных внучат не налагал, — тихо перебила Анна.
— Да кто же внука подпустит к трону, когда у нас братец родной, отцов сын, Петрушенька!..
Гневные слова готовы были сорваться с уст, но Аннушка сжимала губы. Лучше и самой такого не молвить! А как хотелось ответить сестре гневно: «Да что же ты! Да о каком троне?! Батюшка будет жить и здравствовать...» Но сама тогда боялась даже и помыслить о том, что отца не станет... когда-нибудь... Это уже после она...
После стала думать и о престоле, и о том, что с отцом что-то может случиться... Отец может умереть! Он всё хворает... Тогда уж и племянник малый Пётр Алексеевич стал мыслиться как помеха.
Ровесники вышли младший сын и внук Петра Великого — Пётр Петрович и Пётр Алексеевич. В маленьком Петре Петровиче родители души не чаяли, не слышали. «Шишенькой» звали его ласково. А Екатерина Алексеевна в письмах к супругу звала сыночка, величала «санктпетербургским хозяином».
Аннушке семь лет минуло, когда явился у отца и матушки долгожданный сын. Куколок нарядных нюрнбергских она тогда вовсе позабыла. Маленький мальчик, живая куколка, занял её чувства. Только о том и были мысли: подбежать в комнату, где няньки с младенцем и кормилица, глядеть на него, улучить мгновение и жадно тронуть маленькую пухлую ножку или ручку, уловить улыбку, поцеловать пяточку...
Но убежать из своих комнат не так-то просто было. Шаг ступишь — и тотчас кинутся — Авдотья да Катерина, Дарья Иванова, да Софья Степанова, да Марья Шепелева — комнатная царевнина прислуга — зачем да куда... Но и Аннушка — тиха-тиха, а не проста. С карликами сговорится, с Устиньей Никитиной да с Фролом Сидоровым, они ей втихомолку укажут, когда путь свободен.
Через материны покои бежишь — лучше всего к вечеру. Днём беспременно на любимую материну горничную, камер-фрау Ягану Петрову натолкнёшься.
Ежели государь в отлучке, царица допоздна не спит. Две свечи оплывают в серебряных подсвечниках. Катерина Алексевна сидит в штофных креслах в ночном платье спальном, волосы на ночь ко сну разобраны. Но царица не изволит почивать, ей неладно без государя. При ней сидят Ягана Петрова, Настасья Петровна Голицына, Анисья Кирилловна Толстая. Нет-нет, а и примутся носами клевать.
— Тётушка Кирилловна, дремлешь? — Царица встрепенётся.
— Нет, не дремлю, я на туфли гляжу, — отвечает сметливая Кирилловна.