ГрошЕвые родственники
Шрифт:
– Викентий? – окликнул он, изумившись моему поступку. Я остановился.
– Я не Игрок. Я одна из пешек, которые помнят свое имя, и пока мы помним свое имя, мы обойдем всей нашей пехотой устаревшего образца хитрожопого Игрока. Я всего лишь пешка, но и ты не Игрок, ты слон. У французов – шут, бегун – у немцев. – Он сжал трость в руке, а я все же ушел.
– У британцев – епископ, – крикнул он мне.
– Ну да, ну да, а у русских – офицер. Только, кажется, ты не был полковником русской армии. Тебя даже летехой не взяли. Ты великий Игрок. Ага, как же, – это я уже говорил сам себе.
Самое обидное, что он повторял мои же слова времен аспирантского фрондерства. Я слово в слово так же удивлял коллег и, главным образом, девушек смелостью своих суждений. Я тоже говорил, что Бога нет, а есть шахматная партия, где играют за белых или черных. Им наверху интересен сценарий, а не справедливость или правда, и мы лишь пешки в игре темной и светлой сил. Это было красиво и загадочно. Но сейчас я так не думал. Я не хотел быть пешкой, я и ферзем не хотел быть. Даже если я пешка, у меня есть имя, и еще не известно, кто что привнес в этот мир и кто останется в летописях.
Войдя в квартиру и тщательно протерев подошвы вполне чистых ботинок о коврик с нанопокрытием, которое уничтожает все, что можно уничтожить, я окончательно решил ехать в Польшу.
Там начало пути, так гласили архивы. В 1775 году Экстраординарный сейм пожаловал Польским и Литовским дворянством полковника-артиллериста барона Гроше и его детей. Отец этого первого шляхтича в нашем роду тоже был полковником Польского Войска, сыновья: один – камергер Польского короля, другой – католический священнослужитель, третий – снова полковник Польского Войска. Хорошо послужили во славу Речи Посполитой. Можно гордиться. Но не хотелось.
Мне оставалась только маленькая лазейка, кротовая нора, в которую я не знал, как протиснуться, не обрушив все. Мне очень хотелось узнать, откуда чертов первый Гроше прибыл в Польшу. Но сведения о нем были скудны и путаны, будто он выскочил из этой самой кротовой норы. В архивных документах мне попался еще один Гроше – барон и земский судья в Агриенте в 1678 году. Только где этот Агриент и как его сейчас зовут?
Конечно, хорошо, если бы это был итальянский, точнее сицилийский, Агридженто или даже венгерский Эгер, где Маришка согласилась бы побывать с большей охотой. Но нас ждала Польша, и я был непреклонен в решении ехать.
Глава 22. Я еду по нелюбимой Польше к брату
Маришка поджала губы и уставилась в окно поезда, который вез нас из Варшавы в Белосток. Я знал, что сейчас будет. Она начнет всхлипывать, потом задыхаться, потом у нее будет учащенное сердцебиение, похолодеют руки, я буду виноват во всем.
Она умела устроить ад на любом месте: в путешествии все гостиницы оказывались не теми; при посадке растений в саду их надо было срочно красить известкой и сразу поливать, даже если шел дождь; во время обеда, если я ронял крошку на стол; в праздник, когда гости не там разулись и плохо вытерли ноги перед входом; в магазине, если она купила что-то не совсем то, не рассмотрела, потому как я ее торопил, и это что-то приходилось менять на следующий день. И добро было бы тихо, я давно соглашался со всем, даже не вслушиваясь в поток всхлипов и причитаний, но она начинала визжать и рыдать.
Меня всегда примиряло с ней чувство своей вины. Она любит нас, она с ума сходит, если я не отзвонился, она с Борькой каждый день по два часа вечером говорит, выясняя мельчайшие подробности его жизни. Сколько он автобус после работы ждал, шел ли дождь, перестала ли тявкать соседская собака, она даже про это помнила. Чем он угощал девушку на свидании, почему они так и не сошлись. Она очень, до бесконечности, любит Борьку, мне так казалось. И еще я думал, что она ко мне привыкла, как наша собачонка, тоскует в разлуке, не ест, не пьет, ждет на пороге. Она делает все, выбиваясь из сил, чтобы нам было лучше. Мы не успеваем за воплощениями еще не высказанных и даже неосознанных желаний. Она бежит раньше наших слов, чтобы опередить, преподнести нашу, реализованную по ее разумению мечту. Она оживляется, она возбуждается, она полна сил и энергии, даже если накануне хандрила и не могла встать.
Все наши передряги и проблемы давали ей заряд, глоток воздуха, адреналин, бодрили и пробуждали к действиям. Ей становилось хорошо, когда нам было плохо, она упивалась своей властью, самопожертвованием, христианским подвигом помощи ближнему.
Ей отчаянно было нечего делать. У нее не было подруг, не было дела, кроме, как мыть и тереть, попрекая нас неряшливостью. Но держась за свою вечную швабру, как Ролан за меч, она с негодованием, обидой и приступом истерики отвергала мои предложения о профессиональной уборке в нашем доме. Она не могла нам позволить жить своей жизнью, это бы лишило ее смысла существования, изъяло сущность и само существование.
Но она была жизнеспособной, она пила нашу жизнь, она ее разделяла, она ею жила. Без этого, она бы давно захирела. Поэтому Борька никак не может найти себе не то что жену, даже веселую подружку на пару недель. Рядом с ним стоит любящая и самая заботливая на свете маменька, не продохнуть. Если кто-то из нас заболевал, она сразу наполнялась сил, энергии, здорового румянца, она исполняла все обязанности подорванной медсестры на поле боя, выбиваясь из сил и распрямляясь в полный рост. Мы были обязаны ей всем, она, как комар или пиявка, питалась нашими бедами и проблемами, ее все это вдохновляло и окрыляло.
Я молчал. Я не мог ей сообщить о своем открытии ее сущности. Она бы все равно ничего не поняла, не признала, это разбило бы ее сердце и лишило повода жить, есть, дышать, худеть, толстеть, причитать, волноваться, радоваться новым приобретениям и прочим удовольствиям ее жизни. Я молчал. Она была готова к очередному припадку, вот уже губы поджала. Сейчас прорвется, я снова буду виноват.
После медового месяца хотел было бежать, развестись, испариться, но оказалось, что она беременна. И как тут бежать? Когда я первый раз купал сына, держа его на руках в маленькой синей ванночке, понял, что это навеки. Я не могу бросить этого червячка, который давно уже стал огромной орясиной, но по-прежнему уверен, что у нас замечательная семья, лучше не бывает. Я никогда не спорил, я старался все исправить, но не мог передать этот секрет Борису, пусть он его не знает, пусть минует его это откровение. Пусть он сам построит что-то свое, вдруг выйдет счастливое и солнечное, радующее каждый день, но как-то у него не получалось, не складывалось.
Я надеялся, что в своем Мюнхене, куда он отправился учиться дальше, все образуется. Он учился, нашел работу, защитил степень магистра, поменял квартиру, собирается купить машину, пошел учить итальянский. Может, все верно. Может, и не нужно счастливой семьи, если человеку и так хорошо. Только откуда тогда взяться роду. Это только супруга квохчет, что пора ему жениться. Откуда она знает, когда пора?
– Хорошо, хорошо, мы их навестим, но только не будем задерживаться в этом кошмаре, – всхлипнула она.