ГрошЕвые родственники
Шрифт:
Глава 17, где мне явился владелец имения
Я не испугался, увидев на переднем сидении моей машины незнакомого человека, привык, но все же удивился, это был не Пиотр. Чем-то внешне похожий на меня – в партикулярном сюртуке, весьма поношенном, но с белоснежным воротничком рубашки и черным шелковым галстуком, с золотой булавкой на жилете, который трещал по пуговицам, едва застегнувшись на его округлившемся животике.
– Куда едем?
– Мне в Вильно.
– А! Милости просим, Викентий Иосифович, я потомок ваш, – заерничал я. – Что же вы в усадьбу не зашли? Я ждал вас там, по лесу бегал. А вы что-то опоздали. Что так? Заняты были? В суде заседали?
Он молчал, сжав губы. А я уже разошелся:
– Что? Разруха в имении не нравится? Как же вы так допустили, чтобы родовое гнездо порушили и разорили? А?
– Что там ныне? – спросил он сухо, даже не повернувшись ко мне, он смотрел перед собой.
– А ничего. Вообще ничего, один склепик и остался, а так даже дороги твои мхом поросли. И кладбище разобрали на стройматериалы.
– Дороги строил мой отец, – спокойно ответил он. – Я лишь умножил и прибавил, когда получил в свое владение имение. Пиотр отказался сам, не стал перечить воле родителей. Иосиф, приняв сан каноника, также отказался в мою пользу.
У меня голова уже шла кругом. Кто кому кем когда приходился, кто кому чего наследовал, кто куда делся? Выяснять не хотелось, все равно запутаюсь, тем более их зовут одинаково. Я был зол на них и на себя:
– Я в Москву, в Вильнюс никак не попадаю.
– Не служишь?
– Почему?
– Ну кто же служит в Москве, – он был спокоен.
А я вот нервничал, перешел на повышенный тон, я всегда начинаю почти кричать, когда волнуюсь или ситуацию не контролирую. Но я не стал ему объяснять про Москву, я хотел узнать, кто он. Сухо попросил представиться.
– Ты же узнал меня, – пожал он плечами, – Викентий Иосифович Гроше, помещик Лидского уезда, полтораста десятин, 32 души обоего пола, межевой судья уезда.
– Брат Пиотра?
– Это мой старший брат, но ибо он бездетен, то имение Рыловцы досталось мне, я уже был обременен потомством. И я поднял это владение, прикупил немного землицы, завел разумное земледелие. Через три года я снимал 200 пудов с десятины – рожь, ячмень, фуражное зерно, у нас не пшеничный край. Но прекрасно росла репа и картофель, этим я кормил свиней. Я первым стал делать у нас в уезде колбасы, которые отлично хранились полгода. А какие у меня были свиньи, – он явно увлекся.
– Нет там ничего, – оборвал я его, – ничего. Дом с землей сравняли, кладбище растащили, поля посеяны, но сомневаюсь я про эти 200 пудов. Хочешь, обратно верну тебя, пока недалеко отъехали, сам глянешь, на свободную страну.
– Литовско-Польскую?
– Бери выше. Литвины свободны от поляков, поляки от России, а вот белорусы и вовсе сами по себе.
– Кто это?
– Ну это я тебе так сразу и не объясню. Белорусы. И вообще, я не геополитик, это тебе с Пиотром лучше потолковать, он в этом дока. Мне в Москву надо. Срочно. К доктору, эскулапу, задолбали вы меня своими явлениями, не хочу вас видеть и думать над вашими идеями не хочу. Где тебя высадить?
– По дороге на Ошмяны, оттуда до Вильно рукой подать, – важно сказал этот мироед, межевой судья, мастер кадастров.
Он покинул меня на развилке, покачав головой, без прощания, а мне еще многое хотелось ему сказать вдогонку, рассказать про потомков. И про его хозяйство. Тридцать два крестьянина у него! А он знает, что такое строительная фирма, где четыреста рабочих, сто человек офиса, одних пэтэошников десять человек, налоговая, стройнадзор, сдача-приемка электрики и автоматики нефтеперекачивающих станций, каково мне, он знает?! Свинки у него, видишь ли. Да я бы, дай Бог, если свинки кормят, каждую бы утром в морду целовал, все лучше, чем на планерку к заказчику ехать.
Я мог многое ему напомнить. Например, как он хитро вдруг в армию подался, аккурат после разгрома польских патриотов, с которыми до того мутил Пиотр. В Польской армии места по арестам освободились, вот он быстро и дослужился до полковника. А на пенсион можно было и свинок разводить. Прекрасное занятие в отставке, на свежем воздухе, в окружении семьи. Хитер, злился я на него, забыв свое обещание принять их любыми и не судить, а этот и вовсе был мне праотец по прямой.
Но он ушел, а я рванул дальше, пока меня не остановили белорусские менты, штрафанули за превышение скорости. Спорить не стал, я же правда шел на сто шестьдесят, разошлись, как люди, за тридцать евро и без квитанции. Путешествие в прошлое было закончено.
Осталось только саблю Сашке подарить, может, она ему понравится, если ее почистить. А ей, я не хотел называть ее по имени, этот погребец. Домой я не мог это привезти, да и не хотел. Пришлось бы объяснять, как я прибавил целый день к командировке, кто эти Чукины. Зачем мне все это, слушать крик и всхлипы, а потом узнать, что эти вещи засунули в кладовку или на чердак или вовсе выбросили на помойку. И мне они были не нужны.
Я дал себе слово, что никогда больше не буду ввязываться в эту историю с большой буквы, слишком опасное это путешествие, прав Пиотр. Я только картинку про имение себе оставил, спрятал в папку для бумаг, сам не знаю, почему. Это был дом моей мечты, где я бы оборудовал в мезонине кабинет, развесил все эти фотографии по стенам, поставил в шкаф свои учебники по механике, на видном месте повесил бы диплом об окончании вуза и свидетельство о моей давно забытой кандидатской. И сидел бы там, спускаясь только к обеду, а потом опять поднимался наверх. Созванивался с родственниками и друзьями, в эти мои и только мои часы пусть все идут к черту, читал почту, газеты, я забыл, когда в последний раз держал в руках газету. Потом бы ехал к соседу поговорить про свинок и посевы, а потом – вечерний чай на липовом цвету. А жена бы музицировала и не верещала, что надо срочно поменять мебель, купить подарки родственникам или обновить веранду. Я бы писал историю семьи.
Я чуть не въехал в медленно тащившейся трактор, очнулся и принял решение не ночевать в Вязьме или Смоленске, а рвать до Москвы, тем более, у меня было важное дело. Но прежде всего, я съехал с трассы, остановился на загаженной обочине и сжег все бумаги из синей папки.
Несмотря на позднее время, я очень удачно припарковался перед домом на Шереметьевской. Мне не хотелось больше злиться, метаться, заглядывать в себя и бездны небесные, или как там он говорил. Держа в руке саблю и погребец под мышкой, я вошел в подъезд. Вид у меня был диковатый, выходящая со шпицем дама шарахнулась, я улыбнулся ей, чем еще больше ее напугал. Мне было весело.
Я занервничал, когда нажал кнопку звонка, не знал, что я скажу, зачем я пришел.
Глава 18. Я вновь у Летиции и мне не хочется уходить
Не нужно было ни многословия, ни вдохновенного вранья, ни объяснений, ни каких-то историй, которые со мной случились или могли случиться, ни повода, ни причины, все оказалось просто до боли, до перехваченного дыхания, до слез, которые стояли в глазах, но пока еще не текли, но в любой момент могли прорваться. Я открывал рот, как рыба, выброшенная на берег, я глупо хлопал глазами, а она засмеялась: