Гроза 1940
Шрифт:
– Иванов, сумеешь достать их, – он кивнул на группку немецких офицеров у дороги.
– Конечно, смогу, – радостно ответил тот, выставил расстояние на прицеле и открыл огонь. Длинная, почти на всю ленту, пятьдесят патронов, очередь выкосила немецкое начальство, не ожидавшее этого, достала машины на дороге, одна из них вспыхнула. Иванов откинулся от пулемёта, вытер пот и с довольным видом окинул своих товарищей.
– Ай да молодец, Иванов, – похвалил его капитан, – буду просить для тебя орден у командования, да и остальные тоже достойны. Теперь будем жить!
От полноты чувств он начал хлопать своих бойцов по плечам. Те тоже заметили выдвигающиеся к дороге танки. Немецкие машины попытались увеличить скорость, чтобы выйти из под удара, но над дорогой пронеслись штурмовики – и начался разгром.
С трудом
– Лазарет цел, в нем живых двенадцать человек. Всего раненых восемнадцать.
Капитан кивнул, провел расчёты и вздохнул, бой обошелся его заставе очень дорого. Из шестидесяти четырех человек в живых осталось меньше сорока, из них способных держаться на ногах только семнадцать вместе с ним. Утешало то, что немцам он обошелся неизмеримо дороже, только с этой стороны заставы их лежало больше полусотни.
Подъехал бронеавтомобиль, из него вышел незнакомый генерал. Бойцы подтянулись, капитан шагнул навстречу и морщась от боли в плече, всё–таки зацепило осколком, начал доклад:
– Товарищ генерал, личный состав заставы построен. Командир заставы капитан Гуляев.
– Вольно капитан, – ответил генерал, подошел к нему и добавил, – дайка я тебя обниму, герой. Молодцы пограничники, какие же вы молодцы. Всех к наградам представлю и живых и тех кто погиб. Сколько вас капитан?
– Шестьдесят четыре, товарищ генерал, было. В живых осталось тридцать пять. Те кто ещё может двигаться, все перед вами.
Генерал кивнул и, пройдя вдоль строя, по отечески обнял каждого. Смахнул рукой предательскую слезу. Оглядел развалины заставы, усеянное трупами поле перед ней, развернулся и сел в броневик, у него было ещё много дел. К заставе подъехали санитарные машины, санитары кинулись вытаскивать раненых из дотов и блиндажей, две сестрички перевязывать ходячих. Капитан обессилено опустился на землю, он выполнил боевой приказ, но радости от этого не испытывал, мешала запредельная усталость. Он прилег на землю и забылся тревожным сном, который так долго бежал от него. К своему командиру подошел политрук и накрыл его плащпалаткой, сам присел рядом, охраняя его сон.
А мимо них шли колонны солдат, вдали громыхали танки, переходя через мост в Польшу. Красная Армия собиралась железным катком пройтись по тылам группы армий «"Юг"».
20 мая 1941 года.
Восточнее Владимира-Волынского.
Когда рассвет осветил верхушки деревьев, на позициях артиллерийского полка стояла тишина. Заняв с вечера позиции, артиллеристы получили приказ отдыхать и, завернувшись в шинели и плащпалатки, устроились прямо у пушек. Даже часовые старались производить меньше шума, чтобы не мешать спать уставшим людям, совершившим за четыре часа стокилометровый бросок. Бригаду до последнего держали в местах основной дислокации, опасаясь немецких шпионов. И только вчера утром подняли по тревоге, объявив учения. Весть о выходе в летние полевые лагеря облетела военный городок, несомненно, достигнув заинтересованных ушей. Для этих же любопытствующих местом проведения учений объявили самый дальний юго-восточный полигон. Но, пройдя в данном направлении более десяти километров по шоссе, машины бригады свернули в лес, развернулись на запад и лесными и проселочными дорогами к вечеру добрались до позиции. Хорошо хоть то, что позиция была заранее подготовлена, и не пришлось в спешке перекидывать кубометры земли.
Здесь личный состав полков построили и зачитали приказ о начале войны. В строю стояла мертвая тишина. Бойцы и командиры осмысливали услышанное, прощаясь с мирной жизнью. Страха не было, только злость на мерзавцев, которые не дают людям спокойно жить, заниматься своими делами, растить детей, просто радоваться всходящему солнцу и чистому небу. Посерьёзневшие
Старший лейтенант Казаченко проснулся, когда солнце уже косыми лучами прорезало ветки деревьев. Заливалась в ветвях какая–то птаха. Деловитые муравьи протаптывали новую дорогу в обход станины, перегородившей привычный путь. Скрипели под ветром сучья деревьев, шелестела листва. Благодать, да и только. И не верится, что скоро сюда докатится железная армада фашистских танков, впрочем, произойдет это не раньше середины дня. Командование специально выбрало место засады подальше от границы, чтобы дать немцам полностью втянуть свои танковые дивизии за рубеж границы. Вставать было рано, но и спать не хотелось. Казаченко поднялся, потянулся, разминая затёкшие от лежания на земле мышцы, и поспешил к стоящей внизу бочке с водой – умываться. К его удивлению там уже было довольно много народу. Оба взводных с его батареи, командир второго орудия сержант Усов и весь его расчёт, начальник штаба дивизиона капитан Захаров. Раздавался смех, как всегда балагурил командир второго огневого взвода лейтенант Черных. Поприветствовав комбата, он продолжил:
– А вот скажите мне, товарищ капитан, какие женщины лучше?
– Какие нравятся, те и лучше, – ответил Захаров.
– А вот не скажите, товарищ капитан, – не унимался Черных, – лучше те, которые пока недоступны. Смотришь не неё и облизываешься. А как узнаешь поближе, так она уже и не лучшая.
– Помолчал бы, Дон Жуан, – вмешался в разговор Казаченко, – а то надоешь своей болтовнёй, мы твоей жене все твои разговоры и перескажем.
– Жене не надо, – в притворном ужасе вскинул руки лейтенант, – уж лучше тёще, тогда точно мучиться недолго буду.
На этот раз засмеялись все, даже пытавшийся казаться серьезным начштаба, жена лейтенанта Черных была выше его на полголовы, в своё время занималась пятиборьем, и, возникни у неё такое желание, без труда наставила бы мужу синяков. Знали они и то, что Черных жену любил, и измены ей допускал только языком.
Умывшись, комбат вместе с взводными вернулся в расположение батареи. Сержанты уже подняли бойцов, и повели на физзарядку, война войной, но распорядок должен выполняться, пока это возможно. Вскоре запахло свежим хлебом, подвезли кухню, все поспешили на завтрак. Завтрак был горячий, но обед старшина уже выдал сухим пайком, вместе с продуктами впервые выдали «"наркомовские"» 100 грамм водки на человека. Удивлённые красноармейцы недоверчиво брали свою долю, посматривали на старшину. «"Бери, не сомневайся"» – покрикивал тот на бойцов, – «"на войне положено, согласно приказа главнокомандующего"». И это невиданное в мирное время событие окончательно убеждало красноармейцев, что война уже началась, только до них пока не докатилась.
После завтрака комбат велел проводить учения «"без стрельб"». Расчёты тренировались по занятию позиции, прицеливанию по ориентирам, подноске боеприпасов, действиям по команде «"воздух"». Пару раз над дорогой, действительно прошли какие–то самолёты. В этот момент на батареях всё замирало, расчёты зенитных пулемётов занимали свои места, сопровождая пролетающие самолёты стволами, но огонь не открывали. К десяти часам с запада стали раздаваться первые орудийные выстрелы, но скоро затихли. Спустя некоторое время, километров шесть севернее шоссе, наблюдатели зафиксировали воздушный бой. Серебристые черточки вертели непонятную артиллеристам карусель, потихоньку смещаясь на запад. Из стаи металлических «"мух"» вываливались отдельные машины, большинство, совершив вираж, возвращались обратно, и только две, оставляя за собой полосу дыма, потянули в сторону. Скоротечная свалка закончилась так же быстро, как и возникла. Кто взял верх, неискушенные в воздушных схватках артиллеристы определить не смогли.