Гроза на Шпрее
Шрифт:
— Нет, Вайс, я не собираюсь путешествовать… Просто мне до чертиков повезло. До чертиков… Каждому человеку раз в жизни выпадает возможность поймать журавля в небе. Но удается это немногим… Люди чаще глядят себе под ноги, копошатся среди мусора и грязи повседневности, и нет у них времени взглянуть на небо. Вот они и прозевывают ту минуту, когда птица пролетает над ними… А мне, кажется, повезло… И теперь, состарившись, я смогу разъезжать в роскошной машине по всем европейским курортам, а не толкаться в переполненном вагоне метро, спеша на опостылевшую работу.
Вайс слушал, и в нем нарастало чувство зависти и злобы. Который уже раз избранником судьбы становится кто угодно, только не он. Снова кто-то вскарабкался наверх, а он, вечный неудачник, остался внизу. И всю жизнь он будет лишь пешкой для других, таких, как Рамони, и этот Фред Шульц. Всю жизнь его будут топтать, ломать, пригибать к земле.
Вайс судорожно глотнул и спросил:
— О чем, собственно говоря, речь?
Григорий с минуту помолчал, словно раздумывая, сказать или не сказать, потом с откровенностью пьяного человека сболтнул:
— У меня есть план виллы, в ограде которой замурованы письма Черчилля к Муссолини.
— Черчилля к… Муссолини? — только и смог выдавить Вайс.
«Ну и морда!» — с отвращением подумал Григорий, глядя на своего собеседника.
— Вы не знаете эту историю? Впрочем, откуда вам знать. В общих чертах она такова: Уинстон Черчилль, как вам известно, умнейший человек. Он возненавидел Советский Союз сразу, потому что понял: победа революции в России — это угроза всему капиталистическому миру. И когда советская власть еще только зарождалась, он не разглагольствовал, как другие его соотечественники, а действовал: организовал интервенцию, которая, кстати говоря, не оправдала его надежд, а вдохновителей ее лишь опозорила… Это только усилило его ненависть к коммунизму — всегда и повсюду Черчилль поддерживал любое движение, способное затормозить распространение враждебных ему идей. Таким движением стал фашизм. Черчилль внимательно, с симпатией следил за его становлением в Италии. Приехав в 1927 году во Флоренцию, Черчилль заявил буквально следующее: «Именно Италия нашла способ противостоять русской отраве. Будь я итальянцем, я стал бы фашистом!» Красноречиво, не правда ли? С тех пор между Черчиллем и Муссолини завязалась трогательная переписка, продолжавшаяся, невзирая на войну, до 1944 года. Письма Черчилля были чрезвычайно секретны и очень откровенны. О чем в них шла речь, я, конечно, не знаю, но уверен: если опубликовать их даже частично, это неминуемо приведет к краху политической карьеры бывшего премьера. Англичане не простят Черчиллю, что он заигрывал с их заклятым врагом, в то время, когда лучшие сыны нации погибали на фронтах второй мировой войны. Да и в глазах всего мира он был бы скомпрометирован. И нет ничего удивительного, Вайс, в том, что целая стая личных детективов Черчилля рыщет по всей Италии в поисках этих писем. Но они не знают, где искать, а я знаю.
— Вы хотите продать письма англичанам? — Вайс притворно зевнул.
— Зачем англичанам?.. Хотя, именно они больше всех заинтересованы… Думбрайт наверняка отвалит мне за них немалый куш.
Григорий наблюдал за Вайсом. Тот изо всех сил старался казаться равнодушным, но это ему плохо удавалось.
«Неважный из тебя актер бы вышел», — подумал Григорий и небрежно бросил:
— Бог с ними, с письмами. Сыграем еще партию. Расставляйте фигуры, а я приготовлю коктейль.
Григорий исчез за портьерой. Вайс продолжал сидеть в кресле у маленького столика. Но это был уже другой Вайс. Притворное равнодушие исчезло, длинные пальцы вцепились в подлокотники, лицо стало злым и настороженным. Сжавшись в комок и подавшись вперед, он внимательно прислушивался к звукам, доносившимся из соседней комнаты. Вот зазвенели бокалы, заработал миксер. Вайс быстро поднялся и, бесшумно ступая, подошел к письменному столу. Выдвинул ящик. Перед ним лежала крупномасштабная карта Италии, сложенная так, что вся ее северная часть оказалась на лицевой стороне. От сгиба до сгиба причудливыми очертаниями вытянулось озеро Комо, в нижнем углу, среди коричневых и зеленых пятен, Вайс заметил маленький крестик и рядом — надпись чернилами. Название какого-то населенного пункта было подчеркнуто. Впившись глазами в карту, с трудом разбирая набранные мелким шрифтом слова, Вайс прочел подчеркнутое: «Донго», потом надпись чернилами: «Вилла Донегана». Молнией промелькнула мысль — «"Донегана"! Да ведь это же вилла Кларетты Петаччи — любовницы Муссолини!»
Вайс торопливо задвинул ящик, вернулся на свое место у маленького столика, опустился в кресло. Пока он рассматривал карту, стараясь точно запомнить все обозначения, из-за портьеры за ним наблюдали веселые глаза Григория.
Когда появился Гончаренко с подносом, на котором стояли два бокала с розовым напитком, гость сидел в той же позе, что и пять минут назад.
— Попробуйте этот коктейль! Я уверен, вам понравится, — Григорий поставил поднос на столик.
Льдинка стукнулась о стекло — Вайс взял бокал. От него веяло прохладой, ладони, вспотевшие от только что пережитого волнения, приятно остывали на холодной, влажной поверхности.
— Вы уверены, что карта подлинная? Не из тех ли она фальшивок, в которых идет речь о пиратских кладах? — с иронией спросил Вайс. Ему как можно быстрее хотелось услышать, что карта действительно не вызывает сомнений. Взгляд скользнул по письменному столу: там, в ящике, сложенная в несколько раз, лежала карта — клочок хрупкого раскрашенного картона, обещающий независимость и богатство, — и тотчас глаза Вайса с нетерпением устремились на Григория.
— Совершенно уверен: я выручил из большой беды одного человека, короче говоря, спас от петли. Несчастный споткнулся на нынешней не такой уж ровной дорожке, и только благодаря моему вмешательству вышел из игры целым и невредимым, а не отправился на свидание к праотцам. Человек этот теперь стар, богат, и смертельно боится опять попасть в какую-нибудь авантюру. От него я и получил карту, конечно, не безвозмездно… Впрочем, хватит об этом, давайте лучше сыграем.
Вторая партия очень быстро закончилась победой Григория, он непрерывно атаковал, используя малейшее невнимание партнера. А невнимание того все возрастало.
— Сдаюсь… ваша взяла!
Пока Григорий наводил порядок на маленьком столике, Вайс, стоя у открытого окна, любовался огнями вечернего города. Красные, желтые, зеленые, они мигали, сливались в строчки, плавно окружали какой-либо рисунок или слова рекламы, каскадом взмывали в небо и, рассыпаясь тысячами брызг, отбрасывали тьму подальше вверх, освещая дома, улицы, площади. Иногда бег огней приостанавливался, они на миг гасли, словно набираясь сил, и снова кружились в фантастическом, нескончаемом хороводе.
«Огни большого города» — Вайсу вспомнилось название старого фильма. За этим океаном огня ему мерещилась иная жизнь, веселая и беззаботная, с ресторанами и дансингами, с длинноногими красавицами и услужливыми швейцарами. Та жизнь, о которой он всегда мечтал и которая всегда проходила мимо, подразнив его своим ослепительным блеском.
«И все это может стать доступным, моим, стоит только… Как это сказал Фред? Журавль в небе? Ну, Вайс, решай!»
Он поглядел на небо. Оно было глубоким, темным и все усыпано россыпями блестящих, мерцающих звездочек. Каждая из них, казалось, таинственно подмигивала ему, словно приглашала: «Решай! Дерзай!»
Вайс опустил веки и чуть слышно прошептал: «Помоги мне, господи».
Город только что проснулся. Григорий и Вайс шли по прохладным улицам в поисках такси.
— Вот и хорошо, что Нунке нас не торопит, — весело произнес Григорий. — Представляете, сколько музеев и картинных галерей мы успеем осмотреть? Собственно говоря, Рим сам по себе величайший музей, и я буду чувствовать себя ограбленным, если не увижу всего. Надеюсь, и вы тоже захотите использовать такую возможность? — обратился он к своему спутнику, и добавил: — мы же немцы, культурная нация.