Гроза на Шпрее
Шрифт:
— Зачем повторять то, о чем мы уже договорились перед разлукой, — как можно мягче напомнил Лютц. — Обстоятельства ведь не изменились.
Обжигая губы, Берта несколькими жадными глотками выпила чай. Во рту остался терпкий, горьковатый привкус, как и в душе после ответа Лютца.
— Обстоятельства не изменились, — сказала она после паузы, — изменилась я.
— Настолько, чтобы оставить мужа? Пренебречь благополучием, к которому ты привыкла? Заново строить свою жизнь? — ребром поставленные вопросы словно повисли в воздухе.
Уже это одно было ответом, тем ответом, которого и ожидал Лютц.
Берта взглянула на часы и поднялась.
— Я могла бы слукавить и ответить: «Да». Но я не хочу обманывать ни тебя, ни себя. Мне нужно время, чтобы взвесить свои силы. Ведь речь идет не только о моей судьбе, но и о судьбе детей, прежде всего — Ганса… Ты проводишь меня? Мы поговорим о нем по дороге.
— Конечно, я не отпущу тебя одну так поздно. Отвернись, пожалуйста, я переоденусь.
Берта присела у письменного столика, внимательным взглядом аккуратной хозяйки окинула беспорядок, царящий на нем. Руки сами потянулись к кипам небрежно брошенных газет и журналов. Ее движения были совершенно автоматическими, взгляд задумчиво блуждал по стенам. И только нащупав пальцами твердый кусочек картона, она опустила глаза, чтобы решить, куда его положить — вместе с заметками или отдельно. Равнодушная рука перевернула открытку, и вдруг сердце Берты бешено заколотилось: «Ты сам подписал себе смертный приговор…»
— Карл, что это такое? — удивленно вскрикнула она, дочитав до конца.
Лютц подошел к ней, на ходу завязывая галстук.
— А-а, это… — недовольно поморщился он. — Глупая шутка какого-то идиота, которому я поставил плохую отметку.
— А ты в этом уверен? — спросила Берта, не отрывая взгляда от написанного. — О каких предупреждениях идет речь?
— О двух таких же бессмысленных анонимках.
— Может, надо все же найти их автора?
— Слишком много чести для него. И прошу тебя, пожалуйста, не думай больше об этой писанине! Анонимки для того и существуют, чтоб портить людям настроение.
Беззаботный тон Лютца успокоил Берту. Но как только они вышли на улицу, тревога снова охватила ее. Сквозь туман проступали лишь контуры ближайших домов, и хотя в большинстве из них уже зажгли свет, он не достигал тротуара, а расплывался вверху мутными пятнами, от которых мрак на земле казался еще гуще, неприступнее. Услышав сзади или спереди шаги кого-либо из прохожих, Берта невольно съеживалась и крепче прижималась к плечу своего спутника, то ли стараясь защитить его, то ли ища защиты у него.
— Я замерзла, — пожаловалась она, стараясь скрыть страх. — Мне кажется, что мы не идем, а плывем в подводном таинственном царстве. И никогда не достигнем берега.
— А он совсем недалеко. Вон у того фонаря поворот, а через полквартала — бар, возле него всегда можно найти машину.
Берта с облегчением вздохнула и ускорила шаг. Только бы поскорее вырваться из этой темноты! Это она рождает такое беспокойство на душе. И, конечно, открытка. Перед глазами снова возник ее зловещий текст. По спине побежали мурашки.
— Ты и впрямь вся дрожишь. Тебе надо согреться. Зайдем сначала в бар, чего-нибудь выпьем.
Вспомнив, как давно она ушла из дома, Берта заколебалась. Но после только что пережитого страха так хотелось очутиться среди людей, под надежной защитой залитых светом стен.
— На несколько минут, не больше, я и так опаздываю.
Лютц открыл дверь, пропустил свою спутницу вперед. В лицо пахнуло теплом, запахом пива, мокрых опилок, плотным слоем покрывающих пол.
Огромный зал, стилизованный под старинную пивную, сегодня был почти полон: плохая погода загнала сюда не только завсегдатаев, а и много случайных посетителей, в большинстве молодежь, которая для вечерних свиданий выбирала самые отдаленные уголки. Смирившись с перспективой провести вечер на людях, они теперь стремились выжать из создавшейся ситуации как можно больше удовольствий и, сдвинув столики, расположились одной веселой компанией. За другими столиками играли в карты. Одни партнеры нехотя — только бы провести время, другие были захвачены азартом. За их спинами толпились «болельщики», у каждого из них был свой фаворит игры в скат. С непроницаемым взглядом, как того требовали неписаные правила, они наблюдали за картами и ходами своих любимцев, время от времени пригубливая большие кружки с пенистым напитком. За остальными столиками тоже пили пиво и разговаривали, где степенно, тихо, где громко и возбужденно, в зависимости от количества картонных кружков, лежавших перед каждым — кружочки означали количество выпитых кружек.
Свободные места нашлись у стены, недалеко от входа. Стена была обшита темным деревом, из которого овалами выступали днища изящных бочек с такими же изящными кранами. Вместо табуреток стояли лакированные бочоночки с выемкой для сиденья.
— Очень мило, — заметила Берта, с любопытством озираясь вокруг. Она впервые попала в восточную зону, о которой читала столько ужасного, и ее теперь удивляло, что тут уютно, что публика здесь совершенно пристойная, гораздо более пристойная, чем в барах американской зоны, где орали, а иногда и разбойничали пьяные солдаты оккупационной армии, где хохотали вульгарные женщины, профессия которых не вызывала никакого сомнения.
— Франц! — позвал Лютц молодого кельнера, хлопотавшего у одного из ближайших столиков, — две кружки.
— Минуточку, герр Лютц, только рассчитаюсь с клиентом.
Услышав произнесенное кельнером имя, высокий плечистый человек, сидевший спиной к проходу, оглянулся.
— А, герр Лютц, — приветливо воскликнул он и, поднявшись, подошел к столику у стены. — Дело у меня короткое, не пугайтесь. Простите, что мешаю вам, фрау…
— Фрау Берта, — познакомил Лютц, — а это председатель нашего школьного совета — герр Винклер. Чем могу служить?
— Вы очень хорошо выступили сегодня, герр Лютц! Поставили принципиально важный вопрос. Не могли бы вы свои соображения по поводу учебника истории изложить на бумаге? В виде короткой докладной записки?
— Если это что-то даст…
— Безусловно. Гарантирую, что дам делу ход.
— Как скоро это надо сделать?
— Примерно к концу недели. Вас устраивает такой срок?
— Вполне.
— Очень рад, что мы договорились. Еще раз простите мою назойливость. До свидания, герр учитель, желаю фрау приятно провести вечер.
Поклонившись, Винклер ушел.
— Ты заметила, какие у этого человека хорошие глаза? Умные, теплые, словно согреты внутренним огнем?
— Да. Но лицо очень измученное. Кажется, оно все состоит из острых углов… как теперь рисуют некоторые современные художники.
— Он прошел через пекло Бухенвальда, — коротко объяснил Лютц. — Один мой приятель-итальянец любил повторять где-то вычитанное изречение: встав перед необходимостью выбрать: кем быть — палачом или жертвой — избери судьбу жертвы. Так вот, когда я гляжу на таких, как Винклер, мне всегда вспоминаются эти слова. Я тоже предпочел бы стать жертвой, а не офицером райха.