Грозный год - 1919-й. Огни в бухте
Шрифт:
– Ахундов?
– Ахундов! Должен тебе прямо сказать, что из тебя выйдет хороший следователь. Должен тебе еще сказать, что перед отъездом из больницы я дал приказ об аресте Ахундова. Сегодня Новый год, и он, наверное, гуляет со своими «охотниками». Понимаешь?
– расхохотался вдруг Теймуров.
– Понимаю. Только ты совсем зря так медленно распутываешь передо мной этот клубок. Все это в конце концов можно было бы в двух словах рассказать.
– Ты правильно говоришь. Но это дело необычное, и я хотел себя проверить. Узнать твое мнение, твои соображения.
– Мое мнение в отношении врагов революции тебе давно и хорошо известно!
– И еще небольшой секрет, Мироныч, раз дело пошло на откровенность… Этот сукин сын в период возбуждения еще одну фамилию упомянул. Всей его ругани я не понял, но имя мистера Леонарда Симпсона очень четко услышал. Надо думать, Быкодоров работает на него. Или, вернее, работал!.. На этот раз, кажется, навсегда отсечем от нашей нефти щупальца английской разведки.
Машина повернула с Набережной на Красноводскую и пошла мимо площади Свободы, мимо могил двадцати шести бакинских комиссаров, расстрелянных англичанами и эсерами в закаспийских степях.
2
Третью ночь Петрович не смыкал глаз, не отходя от бушующего фонтана. Почерневший от копоти, весь в нефтяных пятнах и опаленный, молча он делал свою работу, молча копал вместе со всеми землю, возводил насыпь между нефтяными амбарами, стиснув зубы, шел на штурм пожара, и не слышно было на бухте его басовитого голоса.
Поджог «миллионера», огонь на бухте были его личным несчастьем, а не просто пожаром на промысле. Когда он на мгновение закрывал глаза и начинал вспоминать всю проделанную работу по засыпке бухты, бессонные ночи, нечеловеческое напряжение сил и нервов, - он метался, как от физической боли.
Но еще больнее для Петровича была смерть Павла Николаевича…
Утром он привез на бухту целый фаэтон цветов и венков, отправил их в промысловый комитет, а сам пошел к горящему фонтану.
Его окликнули.
Петрович обернулся и увидел часового у сторожевой будки. Сперва он даже не разобрал, что за человек в разбухшем от дождя брезентовом плаще.
– А, Чернохвостый, здорово… - нехотя буркнул Петрович и пошел дальше.
– Не хочешь ли папиросу, Петрович?
Петрович остановился.
– Папиросу? С чего это ты вдруг подобрел?
Чернохвостый подошел к Петровичу, закинул винтовку за плечо, достал из кармана портсигар.
– Угощайся!
Петрович от неожиданности даже вздрогнул: «Чернохвостый угощает папиросой?! У него есть папиросы?»
– Угощайся, угощайся!
– Чернохвостый щелкнул крышкой портсигара.
Изумленный Петрович протянул руку и… вместо папиросы взял барбарисовую конфету в прозрачной обертке.
– Ах ты, вегетарианец, - вдруг рассмеялся он.
– Еще, еще бери, - отеческим тоном сказал Чернохвостый, - этот барбарис лучше всяких твоих папирос.
Из нагрудного кармана гимнастерки он достал чуть ли не с блюдце величиной часы-луковицу на толстой и длинной цепи. Часы и цепочка были золотые.
Петрович совсем уже ничего не понимал.
– Да на какие это шиши ты стал мильонщиком? Черт!
– повеселел он, взяв часы и взвесив их в руке.
– А ты прочти, что там написано.
Петрович прочел: «Кузьме Кошкину, снайперу из снайперов, герою бакинской бухты Ильича.
– С. Киров».
– Да не ты ли это подстрелил поджигателя?
– Конечно, я! Кому же другому так стрелять!
– с гордостью и достоинством сказал Чернохвостый.
– Ты?
– Петрович был совсем изумлен.
– А я и в муху попадаю! Могу свечку за сто метров потушить. Могу проволоку за двести метров с первого выстрела перерубить надвое.
– Да где это ты так научился стрелять? Как ты его увидел в темноте?
– Очень просто. Ночью я не в будке сижу и не сплю, как другие, а гуляю по промыслу. У меня и «секрет» есть. Я все и всех вижу! И тебя очень хорошо вижу. Руками много машешь в работе. Это нехорошо. Надо спокойно работать. Вот как я, например… Когда вы все пошли встречать Кирова, я и засел в свой «секрет». Знаю, что в такую темень, да еще когда весь народ собрался в барак, всякое может случиться… Ну вот, точно сердце предчувствовало, фонтан вспыхнул! Тут-то я и увидел факельщика. Он к молу хотел побежать: там, конечно, камни, волнолом, и труднее человека найти… Вот я и подсек ему одну ногу. Убить бы мог, да нам приказано не убивать в таких случаях. От покойника пользы мало. Ну, тут он на одно колено упал, силился встать, а я ему спокойно вторую ногу подсек. А там и все другие часовые пальбу открыли. И вы все прибежали с праздника. Там уж такое поднялось, что ничего не понять…
Чернохвостому рассказывать бы и рассказывать о себе, да Петровичу некогда было. Он протянул ему руку, поздравил с наградой. Чернохвостый не выпускал его руки: еще одной радостью ему хотелось поделиться.
– А вчера вечером к нам в полк сам товарищ Киров приезжал. Меня наградил и дядьку нашего. Сергей Мироныч сказал, что и учиться меня пошлет. Вот пустит бухту в ход и пошлет учиться. На командира Красной Армии. К самому товарищу Фрунзе. Ловко?
Петрович еще раз пожал ему руку, спрятал конфеты в карман гимнастерки и побежал к горящему фонтану.
Чернохвостый крикнул ему:
– Пришли своих ребят! Угощу барбарисом. У меня много - целый фунт!
– И он похлопал по своим карманам.
Богомолова хоронили в полдень. Шел дождик, ветер свистел, грязь хлюпала под ногами. За гробом шло до пяти тысяч рабочих. Печальная процессия двигалась, озаренная отсветом от бушующего «миллионера», под звуки шопеновского марша…
За гробом первыми шли Лидочка и Матрена Савельевна, шел с забинтованными руками Фома Матвеевич, обожженный в новогоднюю ночь на пожаре. Шли Киров, Серебровский, Петрович, Дадашев, Зейнал.
Хоронили Богомолова на «земле большевиков», у самого мола, вдали от фонтанирующей скважины. Заботами Петровича было сооружено нечто вроде железобетонной гробницы.
Над могилой выросла огромная гора цветов. Было произнесено много речей, клятв. Все ждали надгробной речи Кирова. Он говорил последним.
– На нашей «новой земле» пока только смерть и огонь. Убит Богомолов… Подожжен первый большой фонтан на бухте. Биби-Эйбат видит вторые такие похороны. Лет пятнадцать тому назад вы шли за гробом Ханлара. Революционера. Дело, которое делал инженер Богомолов, тоже было революционным. За это его и невзлюбили наши враги, за это они его и убили. Но нас, большевиков, ни огнем, ни смертью не запугать. Пусть враги знают, что мы ни на шаг не собираемся отступать от намеченного дела. Мы дадим нашей стране нефть. Сотни и сотни вышек будут стоять на бухте. Тысячами огней засверкают пустынные болота. Это и будет лучшим памятником Богомолову, который в такой короткий срок сумел создать бухту для народа… Фонтан мы потушим! Все пожары потушили - и этот потушим! В этом не может быть сомнения. Те, кому положено заниматься пожаром, пусть занимаются пожаром. А вы, товарищи бурильщики, рабочие буровых партий, продолжайте свою работу, бурите «новую землю», ищите нефть. Вы, товарищи строители, стройте новые буровые вышки, чтобы они сверкали свежим тесом, радовали глаз. Пусть жизнь ключом забьет на нашей «земле большевиков»… А теперь… Помолчим же теперь!