Грозный год - 1919-й. Огни в бухте
Шрифт:
Богомолов выпил, поморщился.
– Вы понимаете, несчастье с моими глазами произошло на нервной почве. Два года тому назад со мною случилась неприятная история. Меня оклеветали, я очень переживал, готов был наложить на себя руки. История длинная! Скажите, пожалуйста, такую вещь: могу ли я на нервной почве так же и прозреть? Могу ли я снова видеть свет божий, или же… это просто видение, галлюцинация?
– Вы видите свет?
– Говорите потише… Дочь может услышать. Я в этом не совсем уверен, поэтому и спрашиваю вас. Держу втайне от всех. Хочу узнать: не было ли в вашей практике или в практике ваших коллег аналогичных случаев… или одного даже такого случая?..
– Весьма вероятно, что у вас происходит процесс просветления… это весьма возможная вещь… такие случаи весьма даже возможны… - торопливо и не совсем внятно ответил профессор.
– Вы понимаете, полного просветления у меня еще нет, поэтому я и молчу об этом. Вот, например, сейчас я вижу только электрическую лампочку, или даже не лампочку, а матовый, несколько расплывчатый шар. Днем же я все время смотрю на окно и вижу только крестовину в окне: ни стекла, ни каких-либо предметов в комнате, а одну лишь крестовину!
– Да, да, это понятно, вы смотрите против света. Да, да, я страшно рад за вас…
Тут Лида не выдержала и побежала на кухню.
– Нянюшка, ах, нянюшка, ты ничего не знаешь!..
– Она прослезилась и бросилась целовать старуху.
– Что такое, что случилось?
– Потом, потом скажу! Ты даже не знаешь, как папе хорошо. Мы сейчас накроем стол и угостим профессора. Да и Новый год через час. Пора на стол накрывать. И папа рюмочку выпьет. Мы обязательно все выпьем! Правда, нянюшка, мы все сегодня выпьем за здоровье папы и за новый, счастливый год? Ну конечно, выпьем!
– Она побежала в столовую и стала накрывать на стол.
В коридоре показался профессор.
Лида пошла ему навстречу.
– Как вы думаете, с папой ничего серьезного?
– Сущий пустяк. Я ему дал сердечные капли, это его успокоит. У него не совсем в порядке сердце. Там я оставил рецепты, завтра вы закажете лекарство.
– А как вы думаете, может папа на нервной почве так же и прозреть?
Профессор сдержал улыбку.
– Может, конечно. Я даже уверен, что это именно так и произойдет.
– А скоро он поправится?
– Вы даже не представляете себе, как скоро. У меня чудесное английское лекарство, очень дорогое по нашим временам… Знаете, мы бережем его только для ответственных партийных и хозяйственных работников. Ваш папаша, я слышал, почтенный инженер, талант?
– Да, да, он у меня хороший, умный отец!
– Она так была счастлива, что готова была расцеловать профессора. Она взяла его за руку, насильно повела к столу.
Профессор выпил рюмку вина, попрощался, обещал навестить Павла Николаевича и торопливо вышел на лестницу. Уже снизу он крикнул Лиде:
– Если вашему папаше станет хуже, вы не пугайтесь, это пройдет, потом ему станет совсем легко!
Счастливая, Лида вернулась к своим хлопотам, а машина профессора еще долго петляла по узким и извилистым улочкам Крепости, пока не выехала на широкую Набережную…
Минут через десять автомобиль остановился у гостиницы «Новая Европа». У подъезда было людно, стояло много экипажей, гости съезжались на новогодний бал-маскарад. Шум, смех, радостные восклицания раздавались отовсюду. Уцелевшая каким-то чудом бакинская знать, видимо, решила по-настоящему, по-старому встретить Новый год, на который она возлагала большие надежды.
На лестнице и в вестибюле гостиницы суетились администратор и добрый десяток организаторов бала-маскарада.
– Господа, кто без маскарадных костюмов, просим зайти в костюмерную! Господа, имеется всевозможный выбор самых неожиданных костюмов! Господа, обязательное условие сегодняшнего бала-маскарада - всем быть в масках!
Кто-то схватил профессора за локоть.
– Простите, господин… Для вас, в вашем возрасте, подойдет… - и на ушко: - костюм деда-мороза!
Он рассмеялся.
– Я здесь любого в маске узнаю, а меня и ты, дурак, не узнал. Вот какая я маска!
На лифте профессор поднялся на шестой этаж, приоткрыл двери зала, увидел длинный стол - настоящий новогодний стол. Народу в зале было много, и все толпились у окон, в нервном напряжении всматриваясь в темень… Он понял: они ждут огней вокруг города. Вытащил часы: было без двадцати минут двенадцать.
«Рановато еще», - подумал профессор.
Но вот его увидел Карл Гюнтер, подал ему знак рукой, и профессор вышел из зала, перешел лестничную площадку, постучался в угловой номер.
– Войдите, - раздался голос из-за двери.
Профессор вошел, поздоровался.
Из-за стола, за которым сидел какой-то приезжий американец из Персии, встал Балабек Ахундов, пошел навстречу профессору.
– Ну?
– спросил он шепотом и настороженно.
– Был?.. Видел?..
– Был, - сказал «профессор», - видел… Прошу деньги на кон!..
4
Когда Сергей Миронович вошел в барак, оркестр караульного полка грянул кавалерийский марш. Со всех концов обширного помещения рабочие потянулись навстречу Кирову, со всех концов раздались приветственные возгласы.
Мироныч не обманул их ожиданий, он приехал на новогоднее торжество, приехал победителем и Новый год встречает не где-нибудь, не дома и не на банкете, а в простом рабочем бараке, среди них, простых каменщиков, землекопов, бурильщиков, плотников. И эта радость и веселье с каждой минутой нарастали, каждый из присутствовавших глубоко понимал, что и он, Мироныч, не меньше их рад этой встрече, что он к ним не снизошел откуда-то сверху, что это не жест, а любовь и уважение к товарищам по труду и подвигам.
Каждый тянулся к нему через головы впереди стоящих, протягивал руку, и Киров крепко пожимал эти мозолистые рабочие руки, которыми была создана бухта, которыми было перерыто столько земли и перетаскано столько камня, сложены волнолом и «китайская стена», отделяющая Ковш от коварного Каспия.
За эту минуту настоящей человеческой радости, за эту любовь народа он готов был полжизни отдать. Да что полжизни! Жизнь, кровь - всю, до последней капельки!
Киров сорвал с себя шапку. Сбросил пальто. Его подхватили, понесли туда, в центр стола, на почетное место тамады. Рядом с ним рабочие усадили Александра Павловича Серебровского.