Грозный. Буденновск. Цхинвал. Донбасс
Шрифт:
У «Чайки» продолжает воевать штаб. Начальник артиллерии Николай принимает по рации информацию и дублирует ее вслух:
– Скопление живой силы, срочно реактивной артиллерией надо подавить!
У Николая в руках тетрадка. Заглядываю через плечо. Записи, как в школе. Математика, столбики цифр… Ничего не понять! Подскакивает Хрулев:
– Начальник артиллерии, координаты!
Откликается Гостев. Он азартно тычет в карту, расстеленную на крутом боку БТРа.
– Вот! Окраина Хетагурова. Вот сюда надо долбить (другое слово, конечно)! Двенадцать танков, девятьсот
Из наушников слышен приглушенный голос:
– Хетагурово… Западная окраина…
– Ты видишь, откуда они стреляют?
– Давайте, открывайте по ним огонь! Прием!
Артиллерист Николай суетно чертит что-то в своей тетрадке, прижав ее к борту БТРа. Одновременно он диктует цифры помощнику, тот старательно повторяет:
– Семьдесят пять!!!
– Семьдесят пять…
– Двести!!!
– Двести…
– Все!
Артиллерист выхватывает из рук Ротного шлемофон:
– Дай-ка мне!
Он выдает в эфир позывные, координаты, как заклинания. Прям колдун Вуду: говорит здесь, а люди, тфу ты, враги, умирают там, в километрах отсюда.
– «Запал», я «Лиман»! Цель четыреста пятнадцатая. Икс семьдесят пять двести. Блин… «Запал», ты меня слышишь? Да! Ноль восемь двести! Высота девятьсот! По четыре снаряда одного орудия – огонь!
Вдруг в наушниках раздается еще один, никому не знакомый голос:
– Не открывать огонь!
Артиллерист застывает с открытым ртом. Гостев обескураженно подается вперед.
– Подожди! Кто там выходит?
Николай кривит губы и пожимает плечами:
– Это наши там, говорят!
Весь штаб разом кидается к карте! Гостев взрывается:
– Кто там «наши»?! Да ну нах… Да там наших нет!
Ясно: грузины вклиниваются в нашу связь. Дурят нас. Грамотные ребята. Артиллерист Николай быстро-быстро натискивает на себя принятый из рук Ротного шлемофон, зло шипит:
– Сейчас я им дам…
– Только по одному сначала.
– Так, постреляли? Залп сделайте. Да-да-да! Еще один залп!
По другому краю поляны в город уезжают две БМП осетинского ополчения. На броне человек по двадцать. Некоторые бойцы в последний момент спрыгивают и, как бы невзначай, остаются на нашей поляне. В атаку не идут. Едва машины исчезают за склоном – хлоп! Первая БМП подбита. А вот и вторая. Надо же! Грузинские танки вышли к нашей высоте, выстроились в боевую линию. Теперь расстреливают все, что появляется со стороны Джавы, с Галуанской высоты. Мы скрыты за склоном. Снаряды, попадая в него, разрываются. Осколки брызгами с неприятным визгом проносятся над нашей «Чайкой». На них никто не обращает внимания.
Со стороны города на высоту вползают обратно югоосетинские ополченцы. Впрочем, президента среди них я не вижу. Убит? Прорвался? Его бойцы расхристанные и усталые… Атака не удалась. Некоторые в крови и уже в бинтах. Кого-то ведут под руки. Леня снимает, они злятся, отмахиваются! Натягивают свои черные шапочки на глаза. Прикрывают от объектива лицо. Некоторые просто убегают от объектива, пробираются по кустам, огибая нашу треногу с камерой.
– Эй, врача нет?
– Врача!
Эх,
А танки грузинские лупят по нашей горке все чаще. И у нас первый раненый. Боец. Совсем мальчишка. Осколок в бедро. Капитан-медик, в каске и бронежилете, вспарывает ножом его камуфляж, накладывает повязку. Раненый сидит на земле, опираясь на левую руку. Правой поддерживает снизу свою бледную, измазанную в крови ляжку. Тяжело дышит, смотрит то на дырку в ноге, то на нас. Леня строчит своим «дивикамом» в упор. Уклейн рычит солдатику прямо в ухо:
– Земляк! Не надо пугаться! Ты че! Ты же вояка!
Раненый выдавливает в ответ:
– Херня!
Игорь Васильевич радостно соглашается:
– Во! Правильно! Вон, парню своему помогай перевязывать!
Уклейн хлопает по плечу медика:
– Промедол-то хоть есть у тебя?
Медик, не переставая крутить бинт, криво улыбается:
– Конечно. Куда без него.
Промедол, промедол… Обезболивающее. Чтоб от болевого шока не помереть. Наркотик. Из-за него-то мы с Уклейным и подружились. Собственно, не из-за самого «прома»… Тема такая была. Друг мой, Леха Васин, военный журналист, как-то сказал:
– Парень у меня знакомый есть, там, в группировке. Обычный «контрабас». Но история жизненная у него какая! Прям детектив!
Ну и познакомил нас. И вот на Ханкале приходил иногда ко мне этот здоровенный сержант-контрактник из 71-го полка. Домой позвонить. Товарища своего привел. Тоже, как и он, ветеран-афганец.
– Пусть позвонит?
– Пускай.
А как-то Уклейн пришел сам не свой. Мялся. Не хотел откровенничать. Он вообще-то не говорливый. А потом не выдержал:
– Да, ты помнишь товарищ-то мой, «бача» [28] ?
28
«Бача» – на афганском имеет два значения: мальчик или старик. После войны так называли друг друга наши ветераны.
– Ну да.
– Появляется тут: помоги! Весь взводный запас промедола истратил! А скоро проверка. Одолжи свой. А я тебе верну! Одолжил. Вернул. Стали проверять, а в тюбиках-то не «пром», а вода. Представляешь!? Чем мне в бою раненых-то колоть…
Вот тебе и фронтовая дружба! Не знаю, как история та с «промом» закончилась, но с тех пор стали мы подолгу с Уклейном разговаривать, когда время было. Про семью, про армию. В гости друг к другу начали ходить: он к нам в «ТВ-юрт», мы к нему в казарму. И узнал я про его Афганистан, про спецназ ГРУ, про орден Красной Звезды, про Боснию, про Карабах… Помню, уже позже, в «Военной программе» Уклейн вдруг хлопнул в ладоши и, азартно потирая руки, сказал мне: «Эх, оказывается, и без автомата можно по миру-то путешествовать!» Допутешествовались. До Галуанской высоты.