Грозовой Сумрак
Шрифт:
Несправедливость, достойная ши-дани.
Габриэль, похоже, ты всегда будешь чужим везде, где бы ни появился, за исключением своего Самайна.
Но кто сказал, что это правильно?
Я подошла к понурому призраку, восседающему на могучем коне, задев краем плаща морду одной из его гончих. Та еле слышно зарычала, и король Самайна посмотрел на меня, по-прежнему закрывая правой рукой страшную кровоточащую рану на лице, которая никогда не заживет без следа, – ведь брошенный обломок кинжала был из холодного железа, способного убить ши-дани и оставить шрам даже на теле полукровки с зимней бурей в жилах.
Но
И ты не должен быть один…
Долгий взгляд глаза в глаза, а потом он отнял правую руку от лица, показывая то, во что оно превратилось. Криво усмехнулся уцелевшим уголком губ, бессильно уронив окровавленную ладонь.
Зачем ты так? Ведь тебе тоже может быть больно… Призрачный отголосок касания, когда я попыталась ухватить Габриэля за руку, быстро остывающая на холоде влажная дорожка от скатившейся по щеке слезинки. Что-то дрогнуло в темно-зеленых глазах-омутах короля Самайна, он потянулся рукой к моему лицу, и в этот момент призрак исчез, рассыпался снежной пылью, а я очутилась посреди заметенного поземкой поля, темного и безжизненного.
– Идем, Фиорэ. Ты увидела достаточно.
Я обернулась. Габриэль стоял всего лишь в шаге от меня, вертя в гибких сильных пальцах бесценный Рог с той же небрежностью, с коей пастух обращается с простой тростниковой свирелькой.
– Занимательная игрушка, не находишь? – Он подбросил инструмент на ладони, поймал – и вдруг протянул мне: – Бери. Я ведь обещал дать тебе оружие против Сумерек. А уж стоит ли его передавать в руки человека – решать тебе. Только не забудь ему сказать, что сыграть на Роге можно только раз. Если прервется мелодия… Впрочем, к чему лишние слова – итог ты видела.
– Да. – Я осторожно приняла Рог обеими руками, и он оказался удивительно легким, как пушинка, будто бы и не весил ничего, словно не настоящий инструмент, превращающий мысли и волю в магию, а пустышка, лишь копия, не имеющая ни силы, ни власти над сумеречными.
– Насчет его возвращения можешь не беспокоиться – Рог вернется ко мне сразу же после того, как его сила будет использована, или же если ты передашь его кому-нибудь помимо своего слуги. Я не настолько доверяю людям и потому позаботился о том, чтобы Рог Изобилия не попал к кому-то еще. – Габриэль еле слышно усмехнулся, наблюдая за тем, как недоверчиво я взвешиваю бесценный инструмент в руке, положил ладонь мне на плечо и ощутимо сдавил его пальцами.
Не удивляйся этой обманчивой легкости. Когда Рог наполнен силой, даже мне непросто удержать его в руках – таким он кажется тяжелым, так тянет его к земле, из которой он был создан.
– А если Кармайкл не сможет? – тихо спросила я, бережно заворачивая Рог в полу плаща и прижимая его к груди.
– Значит, не сможет. Никто не обещал, что будет легко, каждому достанется своя ноша. – Габриэль развернул меня за плечо, указывая на чернеющую посреди заметенного снегом поля дорожку: – Тебе туда, Фиорэ Аиллан, там твое время. Иди и не оглядывайся.
Его ладонь пропала с моего плеча так быстро, что мне почудилось, будто бы король Самайна рассыпался горстью колкого снега так же, как и его призрак. Я шагнула на тропу, сразу же ощутив посреди холодного стылого Самайна аромат теплой, укрытой листвой земли, запах дождя и грибов, горьковатый дым костра.
Мояосень звала меня, она была здесь, на этой тропе, – протягивала ко мне пальцы, свитые из солнечных лучей, пробивающихся через туманную дымку меж тонких хрупких осин, могучих дубов и белых стройных берез, обнимала за плечи прохладным ветром, звала наполненной жизнью хрупкой тишиной Рощи.
Здравствуй, мое время. Тихое и спокойное, как зеркальная озерная гладь. Яркое, сверкающее, как шкатулка с самоцветами. Бурное, резкое, с проливными дождями и ледяными густыми туманами поутру. С бриллиантами звезд на бархате ночного неба, с ярким солнцем в хрустально-синей вышине, которую не охватить взглядом, не коснуться рукой – можно только упасть в нее, как в бесконечно любимые глаза. Здравствуй, середина осени. Я вернулась… В серых предрассветных сумерках в окошке моего дома мягко сиял лепесток пламени, словно маяк, указывающий кораблю дорогу к суше, а мне – дорогу домой. Есть такой людской обычай – при разлуке с любимым или любимой каждый вечер оставлять на подоконнике горящую свечу, которая будет разгонять мрак у родного дома до самого утра. Свет, что укажет путь и сквозь густой осенний туман, и сквозь лютую зимнюю метель. А самое главное – расскажет о том, что здесь по-прежнему любят и ждут, сколько бы лет ни прошло, что бы ни случилось.
Просто вернись – каким бы ты ни стал, как бы ни изменила тебя судьба и дальняя дорога, какие бы ветры ни проносились над твоей головой.
«Возвращайся – я жду тебя» – вот что означала свеча на подоконнике у людей…
Тихо скрипнуло крыльцо, когда я поднялась на него, – и тотчас дверь распахнулась, а на пороге возник растрепанный Кармайкл в мятых штанах и расстегнутой на груди рубашке. Ярко-рыжие волосы, не собранные в хвост, обрамляли его лицо отблесками затухающего пламени, в глазах танцевали крошечные медные искорки, а улыбка, озарившая лицо, показалась светлее огня в камине.
– Вернулась… госпожа моя светлая…
И столько радости было в этом голосе, что я не удержалась – прильнула к его жаркому спросонья телу, обняла, согреваясь в его руках, купаясь в том простом человеческом счастье, что изливалось из Кармайкла незримым потоком, обжигало солнечным золотом, обволакивало легким, как облачко, пуховым одеялом.
– Я дома…
Тихий шепот, стук закрывшейся за моей спиной двери, теплая мужская ладонь на моих волосах, бережные, успокаивающие объятия.
Если бы не оправленный в серебро Рог, что я прижимала к боку, – я могла бы почувствовать себя счастливой…
Следующие два дня пролетели быстро, как на крыльях. С тех пор, как я вернулась от Габриэля в свой дом, холодная, как призрак из страны мертвых, чужая, далекая, как отражение Сумерек, молодой маг словно позабыл о своем стремлении обрести оружие против чуждых, непонятных существ, что стремились завоевать для себя как можно больше места в мире людей. Кармайкл отогревал мои озябшие, никак не желавшие теплеть руки поцелуями, разводил огонь в камине так, что в доме становилось жарко, будто в летний день, укутывал меня теплым пледом и подавал горячее питье, сваренное заботливым брауни, – но не мог выгнать ни морозный холод из моего тела, ни вызвать искреннюю, счастливую улыбку.