Грозовой Сумрак
Шрифт:
Сквозняк холодными пальцами оплел ногу, качнул странную подвеску над дверным косяком – колокольчики, лишенные звонких язычков, цветные камушки и крохотная подковка-оберег, висящие на чем-то вроде частой сетки из тоненьких шнурков. Глухо скрипнула половица, когда я отошла от стены, оглядывая комнату, которая когда-то была детской.
Пустая колыбель со свисающей через край ветхой кружевной простыней. Маленькое одеяльце из цветных лоскутков, скомканное на дне кроватки. Золотисто-рыжий свет, льющийся из янтаря в оголовье моего ножа, высветил грубоватую резьбу на гладких крохотных перильцах – среди людей было принято, чтобы отец сам мастерил первую колыбельку для сына, которому суждено стать наследником рода, неважно, богатого или бедного. Любой человек, даже далекий от столярного мастерства, почитает за честь приложить руки к созданию первой колыбели, пусть даже все ограничится несколькими мазками краски для узора…
Мэбвэн не щадила никого – ни детей, ни взрослых, клинки, направляемые ее волей, убивали всех без разбору.
Я скользнула кончиками пальцев по глубоким зарубкам, оставшимся на потемневшей от времени деревянной спинке от удара топором или охотничьим ножом с широким, тяжелым лезвием. Колыбель качнулась, тихо заскрипела – и сразу же скомканное одеяльце на дне кроватки зашевелилось, и из-под него показалась тонкая, хрупкая, детская ручонка, измазанная сажей и бурой ржавчиной.
Чаячьим криком взлетел к потолку искаженный детский плач, зазубренным ножом полоснул по сердцу, заледеневшим колючим шариком прокатился по затылку.
Это уже не ребенок, не человек. Люди не кричат с такой тоской, наполненной злобой, не изливают из себя раздирающую легкие холодную черноту, полуночную тень, сумеречное покрывало, что оплетает сверкающий солнечным золотом янтарь в оголовье моего ножа, словно стремится задушить это чуждое в проклятом городе сияние.
Дитя, выбравшееся из-под одеяльца, покрытого пятнами белесой плесени, подняло крохотное сморщенное личико, глаза на котором казались черными дырами, залепленными не то грязью, не то засохшей кровью. Уцепилось хрупкими пальчиками за деревянные перильца, поднимаясь на слабые ножки и окончательно утрачивая сходство с человеческим ребенком.
Теплая рукоять дареного ножа уютно легла в дрожащую ладонь, кольнув запястье остреньким кончиком янтарной капли, а сумеречное существо, стоящее в детской кроватке, тоненько завыло и вдруг выплюнуло в мою сторону нечто острое, тускло блеснувшее в волшебном свете. Ржавый обломок больших овечьих ножниц, пролетевший рядом с моей головой и со звоном отскочивший от каменной стены у меня за спиной.
Перед глазами все поплыло, я покачнулась, неловко взмахнула ножом перед лицом, очерчивая сияющую осенней медью, рыжим пламенем, дугу – и только тогда заметила тонкий полупрозрачный жгут, привязывающий сумеречную тварь с лицом годовалого ребенка к потолку проклятого дома колдовской пуповиной. Словно из прожилок камня выступил ранее скрытый рисунок, паутина заклинания, центром которого служила пронзительно-алая не то бабочка, не то птичка с длинными узкими крыльями, угнездившаяся в хрупком, на первый взгляд безглазом тельце.
Проклятое дитя неуклюже перевалилось через высокий бортик колыбели, зависло на мгновение, цепляясь удлинившимися пальчиками за протестующе скрипнувшее дерево, и вдруг удивительно ловко упало на четвереньки, ощеривая мелкие треугольные зубы. В мгновение ока вдоль позвоночника существа вымахал острый железный гребень из обломков испачканных бурыми пятнами ржавчины ножниц, сложился со звонким щелканьем – и сразу же развернулся блескучим веером.
Бросок сумеречной твари был настолько стремительным, что я даже не увидела его – только ощутила порыв ледяного ветра, дернувшего меня в сторону, убирая с пути щелкающих лезвий.
– Фиорэ!
Треск выламываемой двери, брызги прогнивших щепок, дождем просыпавшиеся на пол.
Не так … Иначе …
Истошно вопящая тварь, летящая мне в лицо.
Алая молния с золотой искрой, перерезающая колдовскую пуповину.
И мелкий черный пепел, которым осыпалась мертвая плоть годовалого ребенка, высвобождая крохотную сверкающую бабочку-птицу с длинными стрижиными крыльями, доверчиво севшую мне на протянутую ладонь.
Невесомая, согревающая озябшие пальцы искорка. Хрупкая и невероятно сильная душа, которую боязно держать в руках – так страшно загасить этот удивительно яркий огонек, щекочущий кожу теплом, изливающимся из человеческого сердца, не знающего, что такое ненависть. Я невольно улыбнулась, глядя на крохотное чудо с трепещущими алыми крыльями, пригревшееся у меня на ладони, совершенно забывая обо всем вокруг.
С грохотом ввалилась внутрь высаженная дверь, и на пороге возник фаэриэ с обнаженной саблей в руке. Бегло осмотрелся вокруг, шагнул вперед, ко мне – и замер, вглядываясь в алое сияние человеческой души, что прильнуло к моим пальцам волшебным крылатым светлячком.
– Рей… – Я подняла на него взгляд, затуманенный слезами. – Есть другой выход. Им не нужна добровольная смерть, чтобы освободиться.
– Выход есть всегда и отовсюду. – Раферти, зашедший в комнату следом за фаэриэ, подпрыгнул, выдергивая мой нож из потолочной балки. Без особого интереса покрутил в руках и протянул мне: – Просто этот выход может не устраивать. Я всего лишь рассказал об одном из вариантов.
Птица-душа вдруг вспорхнула с моей ладони, закружилась под потолком, роняя с острых длинных крыльев рубиновую пыльцу, а потом стрелой взмыла вверх, сквозь потолок и крышу, легко и непринужденно разрезая колдовскую паутину, облепившую потолок. И нет больше силы, способной удержать ее или помешать этому полету.
– Я всегда хотела знать, куда они направляются, – тихо шепнула я, наблюдая за тем, как расползается обрывками истлевшего савана проклятие Мэбвэн, как отдача от нарушенного узора разбегается едва ощутимой рябью, очищая потолок от серого пепельного налета. – Но спросить не у кого, а выяснить самой не получится.
– Говорят, что туда, где невозможно быть несчастливым. – Раферти осторожно тронул меня за плечо, смахивая с плаща колкие кусочки подтаявшего льда. – Тебя ведь берегли до нашего прихода, светлая госпожа?
– Берегли. Без просьбы, просто потому, что хотели сберечь.
– А я не сумел… – Голос Рейалла, глухой, низкий, с рокочущими нотками раздался у меня над ухом. Окровавленная ладонь со сбитыми костяшками пальцев потянулась к моему лицу – и бессильно упала, так и не дотронувшись. – Он оберегает тебя из волшебного Холма, а меня задержала простая каменная кладка!
Я лишь покачала головой, обеими руками беря фаэриэ за запястье, не решаясь коснуться подживающих ссадин. Можно было бы сказать многое – и то, что дело вовсе не в прилагаемых усилиях, и о том, что фаэриэ не виноват в случившемся, что он не обязан, в конце концов, охранять меня постоянно, но все возможные слова показались мне пустыми, ненужными, лишними.