Групповые люди
Шрифт:
— Я думаю, — начал свое выступление Квакин, — одного общественного порицания в адрес Першнева мало. Он не только поступил неправильно, что ушел из нашего коллектива, но он еще и сделал попытку внести разброд в наши ряды. Он замахнулся на наше настроение, на наш боевой дух. Своими действиями, своим негативным отношением к нашим порядкам он продемонстрировал волю тех отщепенцев, которые нам вредят всю дорогу и здесь, и там, на свободе. Нет, мы не должны впасть в уныние. Мы будем веселиться! Я у вас хочу спросить, колонисты, что делал, великий Макаренко, когда один из хлюпиков, подобных Першневу, повесился, то есть ушел из жизни, чем наложил пятно на коллектив? Не помните? А я напомню. Макаренко хохотал. И колонисты хохотали, и больше всех знаменитый Карабанов хохотал, потому что здоровым макаренковским хлопцам не по пути было с хлюпиками.
— Понятно! — заорало собрание.
— Так Першнев же не сам покончил с собой, — робко заметил из дальних рядов Вася Померанцев.
— А вот это ошибка, — взревел Квакин. — Ошибка, типичная для людей безыдейных, недалеких. Ошибка состоит в том, что Померанцев и ему подобные не видят всей глубины происходящих и происшедших событий! Першнев не просто хлюпик, он враг двойной и даже тройной, если хотите. Он намеренно вступил в конфликт с солдатами. Он искал смерти. Он об этом и раньше нам говорил. Он и тут на Совете коллектива заявил: "Только смерть, может спасти меня, да и вас…" Значит, он знал, на что идет. Знал, сволочь, как осквернить наше справедливое устройство жизни. Он не мог осуществить свое злое намерение, пока не нашелся нужный случай. Давайте все дружно выразим еще раз нашу гневную волю по поводу того, что в нашем коллективе еще имеются такого рода настроения. Повторяйте за мной, друзья: "Маколлизму — да! Хлюпикам — нет!"
Трижды прокричала толпа родившийся на собрании лозунг.
Заруба и его коллеги были довольны тем, какой оборот приняло собрание, потому капитан Орехов и подытожил:
— Неважно то, что мы не сумели еще сформулировать точные решения, главное не это. Главное то, что есть у нас боевой дух! Есть еще в нашем коллективе такая сила, которую никому не сломить, не поколебать. Я иногда думаю, за что я люблю наш коллектив. И отвечаю себе: "Люблю за то, что в нашем коллективе как в капле воды отражается чистое святое величие народа! Народа, который вынес войну, который вынес эти самые белые пятна истории, вынесет и эту перестройку, и все подряды арендные, и все, что будет способствовать победе коммунизма. Правильно я говорю, Багамюк?
Багамюк вскочил, точно проснувшись. Сказал:
— Та шо там казать… Як шо добавки на ужин дадут, так мы и весь свит перевернем, а как же!
Хохот, нескончаемый хохот заполнил актовый зал. И от этого хохота дрожали стены, дрожала земля и дрожало небо.
От этого хохота сжалась еще сильнее моя душа, и я хохотал со всеми, самозабвенно и яростно хохотал, точно близился конец света…
Часть вторая
1
Говорят: жить без веры нельзя. Но ведь живут же. Без веры. Без надежды. Без упования. Слово-то какое: упование. Оттуда. Из прошлого века, когда на гребне суматошных волн истерзанный дух решал: камнем или верой образуется мир. Упование на последнее будущее. Бессмертие и бесконечность. Жажда эсхатологических начал. Все это засеклось в моей голове и черепками застыло, как далекое и мертвое знание. И все же чем-то чарующее. Манящее тем, что в нем вера.
Для меня вера и надежда всегда в сплаве. Один старый каторжанин заметил, что надежда — это несвобода. Меня же моя вера и надежда освобождали от всего, что давило, разъедало, ущемляло, притесняло. Вера была на самой глубине души. Она таилась в самых укромных местах моего "я". А надежда защищала и веру, и мою оболочку. Авторитаризм своими карами обострил у людей надежду.
Не мог бы и я сказать, что у меня нет ни первого, ни последнего будущего. Мое неверие агрессивно. Оно, лишенное смирения, притязает на все, даже на веру. Притязает как на некую овеществленность, которой молено обладать. Которую можно взять силой. Упорством. Долготерпением. Как знание, навык, умение.
Мне кажется, что истинная вера безнасильна. И полнокровна. Она — само цветение жизни. Ликование. Она в ощущении повсеместной красоты. Оживляющей и животворящей. Раннее прохладное утро, первые лучи солнца, блеск изумрудной воды, высокое теплое небо, волнистая зелень трав, пение птиц, веселые глаза ромашек и васильков, детские чистые глаза, нежность человеческих рук, очарование ночной тишины — во всем этом истинная вера, этим я любуюсь, живу. Это, живое, спасает меня, высвечивает мутные проблески надежды на веру. И еще: творческие побуждения, когда в душе рождается то безнасильно-прекрасное, что самым естественным образом вдруг обретает силу первооткрытия — и к этому первооткрытию идешь, не уставая, радуясь, что оно впереди, что еще столько прекрасных минут тебе отпущено, чтобы испытать и еще раз испытать всю трудность пути. И сознание того, что ты приобщен к великому в этой жизни, к великому и мудрому покою, когда всем своим существом ты творишь в этом мире так же спокойно и размеренно, как творит свое дело пчела, ежедневно облетая тысячи цветков, не обирая растения, а совершая живительную работу, без которой эти растения были бы обречены на смерть.
Я всегда верил в свою звезду. Может, наступит час, когда моя вера оставит меня. Но пока она меня бережет; и я убежден в том, что не зря живу на этой земле, убежден, что, несмотря ни на что, злое и коварное погибнет, будет отвергнуто людьми, не смерть, а жизнь восторжествует в мире.
Сейчас слишком много говорят о смерти. О гибели человечества. Я был занят проблемой спасения детства. Это один из аспектов моей бывшей профессиональной деятельности. Занятия этой проблемой доставили мне много горя, едва ли не привели к трагическому исходу. Я утверждал, что гибель человечества начинается с детства. Если сейчас двадцать процентов женщин бесплодны, если рождение нездоровых (в том числе неполноценных) детей катастрофически растет, если образ жизни, учение и труд приводят к тягчайшим заболеваниям (сердечно-сосудистым, нервным, желудочно-кишечным и др.) и если восемьдесят процентов детей больны, то что можно ждать от последующих поколений? Мы прячем статистику, боимся называть вещи своими именами, лжем самим себе, задурманиваем умы, думая, что как-то все в этой жизни само собой образуется; нас долгое время заставляли кричать: все у нас хорошо, все у нас самое лучшее, а те, кто говорит обратное, — клеветники, и их надо изолировать. Так и поступили со мной. Однажды ночью в мою дверь постучали. Вошли двое. Предъявили ордер на арест. И забрали. Так и должно было случиться. Об этом говорила моя бывшая жена. На это намекали мои враги и даже друзья. Как-то в раздевалке мне сказал один из моих противников: "Мы тебя уничтожим". И один мой друг, философ Иванькин, самый бесстрашный и отчаянный, расплакавшись искренне, обнимая меня, пояснил: "Соберутся они все скопом и убьют тебя". — "Как убьют?" — наивно спросил я. "Физически, — очень просто ответил он. — И тебя не станет. Система отработана до чрезвычайности…"
Самое сложное для меня — пересилить в себе ненависть. Ненависть к Зарубе, к Багамюку, к Квакину, ко всем этим гнусным людям, с которыми меня не разлучает жизнь. Моя вера подсказывает: "Полюби их!" А это выше моих сил.
2
Там, в лагере, я встретился с философом Лапшиным, которого, как стало мне известно, упекли два прогрессивно мыслящих его коллеги, Иванькин и Карнаухов. Лапшин разрабатывал новый тип гармонической логики. Он подошел ко мне после ужина и представился:
— Ангел во плоти.
— И здесь ангелы?
— Только здесь и могут быть ангелы, — ответил он улыбаясь. — Черная роба — не лучшая из ангельских одежд, но обстоятельства конспирации требуют…
— Ваша фамилия — Ангел, я правильно вас понял?
— Нет. Ангелом меня здесь прозвали. Здесь каждому дают прозвище. Кликуху, по-блатному. Я — Лапшин. Кандидат философских наук. Один из ученых рабов тоталитарной системы "Заруба — Багамюк". Вас уже включили в лабораторию?
— Как сказать…
— Я заведую здесь одним из секторов лаборатории. Как видите, я получил то, к чему стремился на воле.
— Как в истинной диалектике: все меняется местами.
— Вот именно. Лаборатории утвердили тему: "Коллектив заключенных как фактор гармонического развития личности". Вы хорошо знакомы с концепцией?
— С маколлизмом?
— Маколлизм — мажорный коллективизм — требует ото всех круто замешенной радости. Вас будут поджаривать на сковородке, а вы должны будете петь: "Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек".